– Извините меня, – сказал Бриде тоном человека, желавшего преумножить ту скрытую симпатию, которую он будто бы вызвал, – но я бы хотел сказать две вещи. Вы просили меня вернуться завтра утром. Вы хотите, чтобы я пришел к десяти часам? Кроме того, я хотел поговорить с вами о моих документах. Но об этом мы поговорим завтра. Я вижу, у вас нет времени.
– Да, в десять часов, отлично, – сказал Шлессингер, подняв глаза и поглядев на Бриде, словно перестал понимать, с кем имел дело.
Тот вышел из комнаты. Проходя скорым шагом через вестибюль, он услышал:
– Одну минуту, мсье Бриде.
Он узнал голос Бургуана, с которым принудительно отобедал и который сейчас разговаривал с одним из своих коллег. Бриде оглянулся, изобразив глубокое удивление.
– Вы что-то хотели мне сказать? – спросил он.
– Вам разрешили уйти? – спросил Бургуан.
– Да.
– Но меня, меня-то не предупредили.
Инспектор призвал коллегу в свидетели.
– Ты в курсе? – спросил он.
Бриде, который никогда не был сколько-нибудь важной фигурой, снова, как это столько раз случалось в его жизни, испугался стать жертвой подчиненных.
– Меня только что отпустил господин Шлессингер, – сухо сказал он.
– Да, возможно, но господин Шлессингер мне ничего не сказал.
– Я вам повторяю, что я только что от него.
Инспектора переглянулись.
– Пойдем узнаем, – сказал один.
– Не стоит проявлять напрасного усердия, – заметил Бриде.
– Лучше мне все-таки туда сходить, – сказал Бургуан.
– Боже мой, как вы любите все усложнять, – сказал Бриде инспектору, который остался с ним.
Бургуан быстро вернулся.
– Я правильно сделал, что сходил узнать, – сказал он. – Мы должны его проводить сам знаешь куда. Мсье Соссье так сказал.
– А мсье Шлессингер? – спросил Бриде, которого снова охватило беспокойство.
– Не говорите мне об этом… Он едва не выставил меня за дверь.
Глава 10
Они ужинали в том же ресторане, где обедали. Это заведение решительно снискало популярность в полиции. Бриде задавался вопросом, что с ним собирались сделать. Его компаньоны были очень любезны. Они выражали большое почтение. Так, они позволили ему выбрать столик. Им подали аперитив, затем, потихоньку, поскольку был уже вечер, второй. Хотя ситуация складывалась скорее хуже, чем это было днем, Бриде испытывал облегчение. День был закончен. До завтра с ним ничего не могло произойти. Он завязал разговор со своими стражниками. Не заметно было, чтобы они считали своего поднадзорного за опасную личность. "Это упрощает их задачу", – подумал Бриде.
Казалось, они не сомневались, что он будет отпущен, и по их вниманию к нему угадывалось, что они пытались завоевать его симпатию. Быть может, у Бриде были высокие покровители. Они подчинялись своему начальству, но не забывали, что неизвестно с каким поворотом событий, ситуация могла измениться.
По вечерам атмосфера всегда более душевная. Под конец ужина хозяин заведения подсел на минуту к ним за столик. Бриде был уже настроен достаточно оптимистично. Ничто не отличало их группу от соседних. Эти инспектора были все-таки славными парнями. Они все более вели себя так, словно завтра Бриде будет освобожден, словно следовало воспользоваться обстоятельствами, чтобы завязать ту дружбу, которая в дальнейшем могла оказаться полезной.
Они рассказали о том, что за ночлег ожидал Бриде, но в том тоне, что и сами вынуждены будут ночевать вне дома, словно со всеми ими тремя приключилась одна и та же неприятная история.
После ужина они, тем не менее, препроводили Бриде в соседний комиссариат, с видом людей, которых удручало возвращаться так рано. Они сказали, что находят это "издевательством".
Была половина девятого. Уже давно стемнело. Пять-шесть полицейских в форме разговаривали в дежурной. К их приходу они отнеслись равнодушно. Бургуан спросил, на месте ли главный. Отрицательный ответ, похоже, не смутил его. "Мы будем здесь ночевать" – сказал он. Полицейские поглядели на Бриде, не как на обыкновенного правонарушителя или преступника, но как на человека, впавшего во временную немилость и про которого не знаешь, не обретет ли он уже завтра утраченное расположение.
Один из них, между тем, сохранял нехорошее выражение лица. Было заметно, что он испытывал глубокую ненависть к людям, не важно каким, приближенным к власти. Бриде, в его глазах, был одним из таких. Это они проиграли войну, это они, вместо того, чтобы быть отправленными прямо на расстрел, продолжали внушать страх и почтение, ибо, по сути дела, они всегда сохраняли влияние, даже находясь в руках полиции.
Полицейские уступили место новоприбывшим. Тот, что нехорошо глядел на Бриде, принялся о чем-то говорить в полголоса. Его коллеги приняли поначалу вид озадаченный, затем, делаясь все менее любезными, сосредоточились в углу дежурной.
Бургуан спросил, не было ли у тех колоды карт. Они ответили неохотно. "Я попытаюсь раздобыть одну", – сказал второй инспектор. Он вскоре вернулся с совершенно новой колодой, которую должно быть купил в соседней табачной лавке. Эта свобода, с которой его стражники совершали небольшие расходы на удобства и развлечения, показалась Бриде подозрительной. Она подчеркивала внимание, исходившее сверху, что еще более отягощало обвинение. Казалось, что в положении, в котором оказался Бриде, было не так уж важно, ел он цыпленка или нет. На его физическое здоровье никто не покушался. Дело было значительно более серьезным.
Бриде не знал ни одной игры. Полицейские учили его играть в белот. Это было настоящим мучением. Не смотря на все свое желание, ему не удавалось запомнить ни одного правила, так он был озабочен. На протяжении более часа, неспособный научиться чему-либо, он испытывал неприятное ощущение, что выставляет напоказ те заботы, что гложили его изнутри. Под конец, он, шутя, сказал: "Все, с меня хватит. Играйте вдвоем. Я буду судить".
Секретарь комиссара вошел в зал в этот момент. Он подошел к троим, но не взглянул на Бриде. "Кто выигрывает?" – спросил он. Затем он удалился, казалось, не заметив присутствия заключенного. Похоже, что тот не представлял собой ничего исключительного. Должно быть, сюда часто приводили на ночлег незнакомцев. Своим безразличием к надзираемой персоне секретарь, очевидно, хотел показать, что он не спешит забегать вперед и избегает случайных знакомств, последствий которых он не мог предвидеть.
В десять часов два полицейских-велосипедиста, вернувшихся с объезда, вошли в дежурную. Они не заговорили с инспекторами. Бриде услышал, как они спросили, который из троих был обвиняемым. Должно быть им объяснили, поскольку он вскоре заметил, что велосипедисты с интересом поглядывали на него.
Еще через полчаса инспектора перестали играть.
– А одеяла? – спросил один из них.
– А у нас их нет, – сказал один полицейский с недовольством тех служащих, для которых малейшее задание, не входившее в то, что они называли "кругом своих обязанностей", представляло проблему.
– Но нам они нужны, – сказал инспектор.
– Мсье не будет так спать, – сказал Бургуан.
Эта забота о нем, которую взяли на себя инспектора, опять же произвела на Бриде самое дурное впечатление. Она была столь фальшива. Она могла бы показаться искренней, но в положении, в котором находиться Бриде по отношению к своим стражникам, ее трудно было воспринять всерьез. И он слушал доносившиеся приятно-обидные слова с совершенным безразличием.
Вдруг снова появился секретарь.
– Идите-ка на минутку, – сказал он Бургуану.
Бриде все более и более волновался. У него создалось впечатление, что все это было комедией, разыгрываемой инспекторами, с целью отделаться от него, запереть в камере, чтобы преспокойно разойтись по домам до самого утра. У них, конечно, не было приказа, но они собирались устроить таким образом, словно были вынуждены так поступить.
Вскоре Бургуан вернулся.
– Можете оставить их себе… ваши одеяла! – сказал он полицейским.
Затем, повернувшись к своему коллеге и Бриде, он добавил:
– Нас вызывает начальник.
– Сейчас! – удивленно воскликнул инспектор.
– Да, именно так.
Бриде посмотрел на двух мужчин, пытаясь понять по их лицам, хорошей или дурной была новость.
– Как это… получается? – спросил он в два приема.
– Ничего не знаем.
– Занятно, – отметил Бриде.
Он тут же почувствовал, что так называемая дружба, которая, было, установилась между ним и инспекторами, улетучилась, что теперь, вопреки ней, его стражники лишь исполняли приказы, что они снова превратились в то, за что им платили.
На улице его охватил страх. Это уже и днем было мучительно, ходить из отделения в отделение, ждать, подвергаться допросам, но ночью, когда, казалось, всякая активность была приостановлена, в этом было что-то еще более зловещее. Днем, все эти мелкие служащие, все эти люди, приходившие в самое сердце полиции, служили какой-то гарантией. Но сейчас, когда кабинеты опустели, когда все спали, он был словно бы отдан на усмотрение нескольких человек.
