Выйдя из бистро, я заглянул в булочную и молочную и вернулся в переулок Цилиндров с рогаликами и бутылкой молока. Во дворике Белита засовывала увядшие цветы, которые я ночью выбросил из дома, в мусорный ящик – черный железный бочонок из-под карбида. Накинутый наспех халатик практически не мешал лицезреть ее формы.
– Еще не хватало, чтобы ты заболела,– заметил я.– Не замерзла?
– Нет.
– Я тоже.
Я поставил молоко на порог, привлек к себе юную цыганку и с жадностью впился ей в губы. Белита – настоящий друг!
– Малина, да и только! – пошутил я.
Ее лицо напряглось. М-да. Надо мне будет последить за уровнем своих шуточек. Эта ей явно не понравилась. То есть напрочь. Она попыталась высводобиться. Склонив голову набок и широко раскрыв свои и без того огромные глаза, она смотрела куда-то мне за спину. Я обернулся.
Он стоял за оградой, засунув руки в карманы потрескавшейся на сгибах кожаной куртки. Примерно моего роста, молодой, довольно красивый, ежели вам по вкусу хищные рожи. На смуглом лице сверкают ярко-синие глаза. На верхней губе – закрученные усики. Злобная усмешка обнажает острые зубы. Поношенная шляпчонка сдвинута на правое ухо, в котором болтается золотая серьга. Синие дудочки и вполне приличные штиблеты.
Я шепнул:
– Сальвадор, да?
Вместо ответа Белита молча прикрыла глаза. Вчера Долорес. Сегодня Сальвадор. Черт бы побрал всю эту семейку. Я шагнул к парню и поинтересовался:
– В чем дело?
Не двигаясь с места, он бросил:
– Пойдем.
– Ты это мне?
Цыган ответил не сразу. Сначала он попытался испепелить меня взглядом. Понравиться ему я и пробовать не стал бы. Корешами нам не сделаться никогда.
– Ей,– наконец выдавил он.– Изабелите. Значит, вот ты как, курва?
– Это что, пароль?
– Какой еще пароль?
– Вот и я спрашиваю – какой? И вообще, в чем дело?
– Замолкни. Пойдем, Изабелита.
С самого начала цыган так и не шелохнулся. Наглец он был преизрядный. Воображал, что достаточно ему сказать: «Пойдем, Изабелита», и она как миленькая побежит за ним. Это ж надо!
– Полегче,– сказал я.– Слишком широко шагаешь, штаны не порви.
– Сколько вас тут?– презрительно осведомился он.
– Как минимум, двое…
Я вытащил пушку, подошел поближе и добавил:
– Вали отсюда, Сальвадор.
Увидев шпалер, он опешил. Такого он явно не ожидал. Он уставился на мою игрушку, словно никогда не видел ничего подобного; впрочем, вполне возможно, что, когда первое удивление прошло, оружие произвело на него впечатление ничуть не более сильное, чем плитка шоколада. Не исключаю такого.
– Эта штука плюется свинцом,– пояснил я.– Надеюсь, ты не настолько туп, чтобы не знать этого?
– Курвино отродье! -свирепо рявкнул он.
Этот цыганский фольклор мне уже осточертел. И потом, это преувеличение. Ведь одни и те же слова везде значат одно и то же.
– С пулей в коленной чашечке бегать за своими цыпочками ты уже не сможешь. И не надейся, что я блефую. Свидетелей здесь нет…
Жалюзи в доме напротив все так же оставались закрытыми. Даже если кто-то за ними и любовался сначала Бе-литой в халатике, снующей по двору, а теперь нашей стычкой, это было незаметно.
– …Свидетелей нет. Так что я разок стрельну тебе по ходулям, а потом в воздух – в качестве предупреждения. Лучше мотай отсюда, Сальвадор. Последний раз тебе говорю.
Он продолжал разглядывать револьвер.
– И без глупостей. Если ты задумал какую-нибудь штуку, лучше не пробуй. Сам понимаешь…
– Понимаю,– буркнул он.
Губы его дрогнули. Он задумался. Затянулось это довольно надолго. Возможно, такого рода деятельность была ему внове. Наконец он сделал шаг назад.
– Ладно, я сматываюсь.
Он откашлялся, сплюнул и пошел. Мне тут же стало как-то не по себе. Что-то в моей победе мне не нравилось. Слишком уж гладко все сошло. За этим что-то крылось, какая-то уловка. Держа пушку в кармане за ствол, я вышел за ограду и стал наблюдать за Сальвадором. Он неторопливо двинулся в сторону улицы Насьональ. Но вдруг крутанулся на каблуках и застыл, глядя мне в лицо. Глаза его сверкали. Он напрягся, готовый броситься на меня. Тем хуже для его физиономии. Я врезал ему рукояткой револьвера в лоб. Он покачнулся, но не упал и кинулся на меня, причем на сей раз он был не один. В руке у него был зажат пружинный нож. Ну вот, и этот день неплохо начинается. Я уклонился от удара и левой рукой схватил его за кисть. Мы стояли, напряженные, словно скрипичные струны, дыша друг другу в лицо. Рукояткой револьвера я хватил его по кисти и, ударь чуть сильнее, сломал бы ее. Он выпустил нож, и тот со звоном упал на булыжники. Я отшвырнул его ногой, подальше от владельца, и он отлетел под дверь сарая Ленантэ, прямо в тряпье и прочую дрянь. Теперь этому сукину сыну не удастся его достать.
– Хватит валять дурака,– проговорил я.– На нас смотрят.
И верно: два араба, праздные, как все арабы, уже стояли на углу улицы Насьональ и с живейшим любопытством следили за развитием нашей небольшой потасовки в переулке Цилиндров. Спектакль Сальвадору был ни к чему. Вот если бы у него с собой была гитара! Но ее не было. Он что-то буркнул, изо всех сил толкнул меня на дверь сарая, взял ноги в руки и был таков. Арабы явно почувствовали себя обманутыми. Я отряхнулся и поспешил к Белите. Теперь, когда Сальвадор знал, что я переспал с цыганкой, торчать и дальше на этой улице мне было не с руки. Сальвадор вернется, причем не один. Ох уж это мне босяцкое племя со всеми его заморочками! Не знаю, стоит ли уж так возмущаться Гитлером.
Глава VII
Неизвестный
Ко мне домой мы приехали на такси. Из-за треволнений последних часов мне настоятельно требовалось принять ванну и переодеться. Я позвонил своей секретарше Элен, чтобы, во-первых, предупредить, что, видимо, не появлюсь еще какое-то время, и, во-вторых, поинтересоваться, не было ли для меня каких-либо сообщений, например из отдела Флоримона Фару. Прелестное дитя ответило, что все спокойно. Затем я позвонил одному знакомому эскулапу, потом другому. Выяснилось, что этим славным ребятам довелось поработать в Брока, Биша, даже в Кошене[22], но в Сальпетриер их нога даже и не ступала. Во всяком случае, они там никого не знали. Наконец я дозвонился до одного костоправа от профсоюзов. Он дал мне нужную наводку. Я должен был от его имени обратиться к некоему Форе. Этот самый Форе служил в Сальпетриер санитаром, был ловким и надежным малым. Впрочем, ничего тайного выведывать у него я не собирался. Канадку я решил не надевать и стал собираться на дело. Белита заявила, что отправится со мной. Я согласился. Среди людей, с которыми я сегодня намеревался побеседовать, были типы, которых она так или иначе знала, поэтому ее присутствие могло оказаться полезным.
Начал я с Сальпетриер. Я вошел туда один, заранее придумав причину, которую я выложу полицейским, если они там еще околачиваются (их уже не было), и спросил санитара Форе. Им оказался молодой парень с серьезным выражением лица, какое бывает у ребят, силящихся усвоить основы исторического материализма. Что ж, это похвально, и я решил играть с ним в открытую:
– Меня зовут Нестор Бюрма. Я – частный сыщик. Пришел от Рауля. Мне нужно кое-что выяснить насчет Бенуа, старьевщика, который вчера умер здесь.
– А, этого анархиста? – с улыбкой заметил он.
В дискуссию об относительных преимуществах анархизма и марксизма я решил не вдаваться – у меня не было на это времени.
– Да, насчет этого анарха,– коротко ответил я.– По моим сведениям, он знал здесь кого-то из врачей. Когда его привезли, он, возможно, спрашивал о нем. Вот это и нужно выяснить. И заодно имя врача. Сделаем?
– Можно. Но не мгновенно. В течение дня.
– Вот телефон моей конторы. Секретарша оттуда не вылезает. В любом случае позвоните, чтобы мне знать, как быть дальше.
Вместе с визитной карточкой я попытался вручить ему несколько монет – на случай, если он запаздывает с уплатой профсоюзных взносов, что, впрочем, было маловероятно. Он с достоинством отверг мое даяние.
Я вернулся к Белите. Она дожидалась меня на набережной Аустерлиц. Облокотившись о парапет, она наблюдала за маневрами судна, отваливающего от стенки. Мы отправились на улицу Интерн-Леб – некоторые гадкие шутники произносят это название как «Интерн-в-Лоб» – неподалеку от Потерн-де-Пеплие. Здесь обитал коллега Ленантэ по части тряпья и металлолома – у бывшей окружной железной дороги, которая до сих пор служит в качестве запасных путей товарной станции Ранжи. Обычный сарай из просмоленных досок, используемый заодно и как жилье, стоял на самой насыпи – на пустыре, в который упирается улица Интерн-Леб после пересечения с улицей Доктора Тюффье. Мы перелезли через дощатый забор и были встречены лаем рвавшегося с цепи пса. Лавируя между кучами всякой лежалой дряни, мы добрались до лачуги. На рельсах валялась бумага, сдутая ветром с куч. А некоторые листки явно рвались к бульвару Келлермана: он был виден сквозь решетку. Белита представила мне папашу Ансельма, владельца всех этих сокровищ, который окинул мой наряд оценивающим взглядом. Папашу Ансельма и Бенуа-Ленантэ связывали кое-какие общие дела. Я принялся заговаривать ему зубы, чтобы хоть как-то объяснить свой приход и интерес, проявляемый к его усопшему собрату. Поверил он моей брехне или нет – не знаю.
