сравнении с ней. В небесном раю первородному Адаму стало тоскливо, и Создатель, смилостивившись над ним, сотворил подобного ему! Плоть от плоти, кость от кости… Так и мне по прошествии многих бессмысленных лет была уготована Ева!..Ева, которую звали Маша!
— Ты обещал сказать, сколько тебе лет! — она поправила каштановые локоны и сердито глянула на меня.
Мы нежились на песочном пляже на берегу небольшой речушки, скрытые от остального мира сосновой рощей.
— Знаешь, а ведь все это прошло мимо меня! С тобой я заново открываю мир. Я был во всех частях исследованного космоса. На Марсе, на Меркурии, в закрытых колониях Венеры и ещё Бог знает где… Но даже не мог предположить, что простая река может принести столько радости.
— Ты обещал!
— Сколько дашь?
— Так отвечают женщины, даже я не скрываю! Или ты женщина? — возмутилась Маша. Она шлепнула ладонью по моему плечу, — сейчас что угодно бывает! Ну, признавайся?!
— Когда мне было двадцать, как тебе, я тоже не скрывал… Нет, я не женщина. Могу доказать!
— Тогда почему не говоришь? На вид тебе лет тридцать, не больше…
— Интересно, если бы ты могла остановить время, в каком возрасте предпочла бы остаться?
— Не знаю… Восемнадцатилетней, наверное.
— Мне страшно называть свой возраст, — я рассмеялся, — твои родители будут против!
Маша недоверчиво посмотрела на меня.
— Ну, конечно, дело не в них…
Над белыми кувшинками сновали стрекозы, по речной глади скользили суетливые водомерки. На противоположном берегу пацаны из соседней деревни привязали к толстой ветке веревку и, раскачиваясь на ней, стали нырять в воду.
— Как же здесь хорошо! — я снова пытался улизнуть от ответа, — наверное, самое главное — это то, что была открыта защита от космической радиации. Благодаря этому, мы и смогли расселиться по всей солнечной системе!
— Я закрою уши и не буду слушать твои дурацкие рассказы, пока не ответишь на мой вопрос!
— Главное, не делать поспешных выводов, — я провёл ладонью по её волосам. — Для начала нужно попробовать вникнуть, понять… Как бы это правильно сказать… Я живу очень долго… Я полностью модифицированный человек, мне уже несколько сотен лет!
Маша внимательно посмотрела на меня.
— Понятно… — грустно произнесла она.
— Ничего тебе не понятно!
— Да нет, всё ясно, — она вздохнула и равнодушно уставилась в голубое небо.
— Тогда расскажи.
— Не хочу!
— Вот видишь…
Извиваясь, река несла свои прозрачные воды к морю. Мелкие перекаты сменялись глубокими плёсами.
— Время это тайна! И жизнь тайна… Сейчас где-то неподалеку живет человек, которому исполнилось сто лет. А в день, когда он родился, тоже жил человек, возраст которого равнялся веку. Но когда на свет появился и этот долгожитель, также можно было встретить счастливчика, которому исполнилась добрая сотня лет. Если время измерять годами, начинает казаться, что столетие это очень много. Но на самом деле, век — это всего лишь одна полноценная человеческая жизнь. И, если тысячелетие измерить такой большой, полноценной жизнью, получится, что события, происшедшие, скажем, триста лет назад, были совсем недавно. Всего лишь три человеческие жизни…
— Я не об этом.
— И я о другом! Вопрос в том, согласишься ли ты проделать над собой подобную операцию?
Я был один, но очень скоро нас стало двое! Мы путешествовали по земному шару… Посещали другие планеты. Было что-то по-детски забавное в том, чтобы взяться за руки и погрузиться в воронку червоточины, а через секунду вынырнуть из неё в далёком космосе.
Больше всего Маше нравилось на Галилеевых спутниках. Потрясающий, ни на что не похожий мир.
Я не возражал. И под древними льдами, в глубинах океанов Европы, мы построили дом, а, точнее, остров. В моем волчьем логове появилась душа, а в моей безнадежной жизни смысл.
Мощные прожектора создавали за окном ощущение смены дня и ночи. Остров двигался вдоль материкового разлома в русле океанического течения. Стаи глубоководных рыб шарахались от яркого света. Ученым пришлось немало потрудиться, насаждая жизнь в далёких от земли океанах.
— Как думаешь? — спросила Маша, — есть сейчас где-нибудь старичок столетнего возраста?
— Конечно! Пройдёт совсем немного времени и будут жить те, кому более тысячи.
— Значит, наш сын или дочь будут измерять время тысячелетиями?
Мое сердце учащённо забилось.
— У нас будет ребёнок! — прошептала она, обнимая меня за плечи.
Глава 9
По застывшему эскалатору я спустился на нижний ярус. Из перегонного тоннеля тянуло прохладным сквозняком. Станция метро, как и остальные этажи подземного города, была безлюдна и погружена во мрак.
— Кхе-кхе! — донёсся из темноты прокуренный кашель.
От неожиданности я вздрогнул, закрыл зеркало шлема и, крадучись, направился по перрону.
За одной из колонн на пластиковой скамейке сидел грязный нечёсаный оборванец. Длинные волосы слиплись. Опухшая физиономия свидетельствовала, что её обладатель не был трезв уже как минимум несколько лет.
— Здорово, — стараясь не испугать нищего проговорил я, — давно сидишь?
Тот завертел головой, соображая, откуда к нему обратились, затем покрутил пальцами у виска, и на его лбу загорелся небольшой шахтерский фонарик.
— А х…то его знает! — выругался бродяга, когда как следует рассмотрел меня, — как свет пропал, так и лежу здесь. А куда спешить?
— А остальные где?
— А х…то его знает! — продолжал сквернословить бездомный, — Нинка к Хайке пошла за анашой, Алексай с Опойкой на "Музейной" орудуют, а я здесь вот — на "Центральной" обосновался.
— Ясно, — немного поразмыслив, ответил я, — а тебя как зовут?
— Тимофей я. Стаканыч!
— Слушай, дружище, свет давно отключили?
— Вчера, вроде. Я как только… кхе-кхе… сразу спать лёг.
— А остальные? Я имею в виду, пассажиры, прохожие… Где они?
— Да мне почем знать? Я ж им не хозяин! — бомж порылся за пазухой, достав оттуда бутылку с темной жидкостью. — Очень много пить приходится, — пояснил он, — особенно зимой. Если ложишься спать трезвым, не уснешь… Холодно и болит всё… Стараюсь напиться так, чтоб вырубило полностью. — в его руках появился пластиковый стакан. Аккуратно, стараясь не расплескать, он налил в него темное пойло.
Надежда, которая секунду назад овладела всем моим существом, растаяла словно утреннее облако в знойной пустыне. Я опустился на лавку рядом с нищим. Под тяжестью скафандра скамейка прогнулась и заскрипела.
— Анаша! — продолжал посвящать меня в тайны бродячей жизни Стаканыч. Он поднёс напиток к губам и маленькими глотками, смакуя, словно пьёт дорогое вино, стал втягивать в себя вонючую бурду. — С утра без выпивки тоже никак, — добавил оборванец, и лицо его растянулось в счастливой улыбке.
— В городе никого не осталось, — отрешенно проговорил я, — а может, и на всей планете. Солнце взорвалось, Тимофей!
Бродяга непонимающе посмотрел на меня и ничего
