вспомнила душа Ивана Петевича, но как-то вяло она это вспомнила.
– И бла, бла, бла, – передразнил её глазастый космо-объект. – Вот как засядешь в глуши… как начнешь строчить Вовану Вовановичу его публичные президентские выступления… так никем и неопознанный счастлив будешь до усери!
Галактика Хога широко и громко рассмеялась. Но увидя смятение Ивана, небрежно добавила:
– Не бери в голову, Ваня! Не засирай её такой ерундой. А то засрать её можно… даже благими общепризнанными постулатами. Тебе ж, Ванюша, о другом думать надо.
– О чем?
– О буквах, Ваня, о буквах!
– Я и так о них думаю каждый день, – буркнул Водкин.
Хога окатила его холодным взглядом, как врач алкоголика и дыхнула в псевдо-лицо Безделкина перегаром:
– А не так ты, Ваня, о буквах думаешь, не так!
– А как надо о них думать?
– А вот так. Как сядешь что-либо писать в очередной раз, так представляй, что каждая твоя буква – это маленький метеорит, который в космос летит, летит и летит! А если встретит на пути глаза людские, то пронесется сквозь них, оставив внутри глубокий обожженный след. И чем чернее этот след, тем светлее твой путь, тем глубиннее твоя задача.
Иван хмыкнул:
– Ишь ты, черный след! А как же человеку жить потом с этим обожжённым следом внутри глаз?
– А это не твоя забота, Ваня, его след – ему с ним и жить, – закончила нравоучения галактика, и крутанувшись пару раз вокруг своей оси, скрылась в мерцающей среде других, не менее манящих галактик, оставляя внутри каждой черный, обожженный след.
От разговоров с вседержителем Водкина-Безделкина оторвал сильнейший шум: все галактики вдруг начала закипать, бурлить и вспениваться. Иван уже приготовился ко второму большому взрыву, который разнесет нашу обитель к чертям собачьим, и Вселенная расширится ещё в два, в три, а то и в десять раз!
Гул нарастал со всей космической дурью, какую сам же мог себе и позволить. Писателю пришлось очнуться и проснуться, так как продолжать спокойно слушать этот всё нарастающий гул, у него не было мочи. Он с трудом вытащил больное воображение из не менее болезненного сна, потому как еловый сук уперся в его правую почку и грозился проткнуть оную нахрен! А пока сук вовсю трудился над протыканием яркого комбинезона Безделкина, хозяин почки кое-как развернулся на спину и распахнул слипшиеся от сна веки.
Еле-еле застланный дымком дымоход, открывал его взору кусочек неба, который переливался голубоватым светом и призывно махал парой лысых веток лиственницы. Дыра в кровле шалаша звала Ивана явно не в дикий космос, а к более здоровым и явно дневным развлечениям: например, прыжкам с парашюта…
Прогнав морок окончательно, Иван взмахнул своими поросячьими ресницами, и уже бодрствующим мозгом прислушался к внешним звукам. А те оказались вовсе и не звуками, а мощнейшим гулом-свистом.
– Блин!
Безделки содрал с головы капюшон и синюю войлочную шапку – всё то, что закрывало уши. Странно, но гул-свист никуда не ушёл, а стал ещё сильнее. Поднять на ноги затекшее тело в неуклюжем одеянии оказалось занятием не из легких. Но выполнимым.
И вот шалаш в ужасе трясется от приливов уличного ветра, пузырями раздувая желтую парашютную крышу. Писака решился высунуть голову наружу. На улице помимо постороннего неизвестного гула, тревожно завывал ещё и ветер. А костер напротив, вовсю веселился, неистово облизывая дрова до черных головешек. Внезапно огонь в костре вспыхнул, стал ещё ярче и прошипел:
– Извини, братан Иван, съел я Андрюху, съел и Колю. Я съел их прямо до угольных головешек.
Безделкин втянул голову обратно в палатку и огляделся. И правда, вещмешки кандидатов лежали целехонькие, а сами парни куда-то пропали.
– Скорее их съел буран, чем костер, – обреченно предположил Водкин. – Или злой бог льда и холода Карачун.
А вот не угадал! Хозяину севера Карачуну и дела не было до крохотного пятачка с треплющейся жизнью в далекой Амурской области. Всё оказалось намного проще: над еловой палаткой, празднично распушившейся от ветра, завис самый настоящий спасательный вертолёт, он невыносимо свистел лопастями и отважно жужжал двигателями. Эта белая махина с оранжево-синей полосой на боку и огромной надписью «МЧС России RF32937», казалось, заполонила собой всё пространство вокруг!
Но самое интересное вовсе и не это, а то что над открытой дверью вертолета верхняя балка усердно наматывала на себя трос и поднимала с земли человека, бережно завернув его жопу в оранжевую тряпку-седушку. Тем человеком был как ни странно, Коля Тихонов. А Андрюха Бабкин стоял в аккурат под вертолётом и махал пилотам руками.
– Куда, а я, а меня? – прохрипел Иван, но его сиплый голос ветер отнес в сторону.
Иван с трудом подполз к Бабкину и повторил вопрос:
– Вы куда? А я, а меня?
Андрюха немного странно посмотрел на писателя и прокричал тому в ухо:
– А ты, Витя Олегич, остаешься тут. Завтра за тобой приедут твои работодатели! – Андрюха запустил руку в карман, достал большую чёрную рацию и протянул её Ивану. – Держи, дружище, средство связи, не скучай!
– «Ты» «тут» «тобой» «твои», – писака по инерции сосчитал все слова-повторы в первой фразе Бабкина и беспомощно мотнул башкой – Так писать нельзя, это НЕ-КРА-СИ-ВО!.
– Что? – гаркнул космонавт «Пелевину» в ухо.
– Ничего! – огрызнулся Иван, до боли в костяшках сжимая подарок: головешку-рацию.
А равнодушное жерло винтообразной машины уже поглотило первого клиента, и сильно раскачивающийся на ветру трос спускался за вторым. Бабкин с трудом уселся в оранжевое седло; и под ненавистным взглядом писателя, полным отчаянного негодования; медленно, но верно стал подниматься всё ближе и ближе к трапу вертолёта.
– Кач-кач-кач-кач… – забавлялся сильно раскачивающийся трос.
Из раскрытого зева вертолетной двери высунулся Тихонов и озорно махал Андрюхе и Ивану. Последний отвернулся и чуть было не заплакал от обиды. Ведь Водкину не казалось и не снилось, что его обманули, его действительно все обманули: и Розгов, и кандидаты, и даже пилоты МЧС. И ледяной ветер тоже жестоко обидел – смахнул с его глаза слезу, которую никто, никтошеньки не увидел!
А когда ненавистная срака Бабкина скрылась в оглушительно гудящем монстре, Иван всё ещё верил по наивности, что кандидаты в космонавты пошутили, и сейчас вот-вот прошуршит спасательный трос, поскрипит немного, и кряхтя, и елозя по воздуху, опустится за ним – за третьим героем-испытателем.
Но ни сейчас, ни вот-вот… Ничего не произошло, железная дверь захлопнулась, и вертолёт RF32937 медленно и уверенно стал покидать зону бедствия.
И пока ветер потихоньку стихал, тайга понемногу приходила в себя, стряхивала последние хлопья снега, ежилась сосновыми иголками и пыталась преодолеть остатки шока:
– Бр-р-р-р!
