на один-единственный вопрос: почему 2 несчастных километра всё-таки остались не почищены?
– Ух-ух-ух-ух-ух… – недовольно пели за спиной героя сани-волокуши.
– Срип-скри-скрип-скрип… – скрипел под ногами чистый амурский снег.
И лишь одно солнышко веселилось молча, неизбежно подкатывая левым боком к зениту, излучая геометрические кривые своих суточных вращений по небесной сфере.
Глава 7. Собаки в космосе, Шаньга
Через четыре часа тяжелого и медленного шага, Безделкину показала свой бок родная и когда-то желтая капсула. Пассажир-испытатель подбежал к ней (ему почему-то показалось, что он способен бегать в сапогах-бахилах и в двойном комбинезоне), обнял выжженные железные бока старой подружки, упал на колени, и хотел было помолиться, но как назло не вспомнил ни одной молитвы.
– Ну и ладно, – выдохнул Иван, развернулся и пополз к саням-волокушам.
Он перевернул их и с трудом вкатил грузную конструкцию своего тела в ложемент. Празднично-спиртовые перегрузки сделали своё дело: человек устало натянул капюшон на нос, чтобы солнце не «дырявило глаза», расслабился и задремал.
Только-только душа писателя оторвалась от земли и устремилась в космос в предвкушении умных разговоров с богом, как его кто-то тронул за плечо:
– Иван Петевич, Иван Петевич, господин писатель, проснитесь!
Иван Петевич не отреагировал. Но этот кто-то не отступал:
– Иван Петевич, Иван Петевич, господин писатель, проснитесь!
Ивана потрясли ещё сильнее, и он обвел мутным взглядом возмутителя спокойствия. Даже двух возмутителей! Перед грузной тушкой «затерянного в снегах» писателя стояли два бравых красавца Тихонов и Бабкин, но уже не в синих, а в оранжевых комбинезонах:
– Иван Петевич, Иван Петевич, господин писатель, проснитесь! – хором повторили они.
– А… о… у… – попробовал потренировать свой рот господин писатель в произношении слов, окончательно проснулся и разродился неприличным тоном в адрес бывших товарищей. – Ах ты, вашу мать! Ух ты, имел я вас всех вместе с вашим Розгиным! Ишь ты, я уже для вас Иван Петевич, и вы уже со мной опять на «вы»! С чего бы это ради?
Глянцевые и хорошо отдохнувшие лица космонавтов испускали невидимые лучи благодушия, всепрощения и умиротворения, аки агнцы божьи. Они даже не упрекнули господина писателя, что тот в своём немногословном монологе несколько раз повторил местоимение «ты», «вы» и «вашу» , и если бы он положил эту речь на бумагу, то вышло бы очень некрасиво!
Петевичу же некогда было вглядываться в неестественно неземные лица только что прибывших предателей, он лёжа пытался доплюнуть в эти два «начищенных самовара», но неизменно попадал себе на грудь.
Парни переглянулись, и каким-то своим телепатическим методом общения, решили, что пациента пора похмелить. Перед носом у нашего забулдыги просвистела знакомая фляжка и прыгнула ему в руки, которая сама же и открутила пробку.
Пара оздоровительных глотков березового сока с джином быстро привели бедолагу в чувство и даже подняли его на ноги, посадив вертикально. Оглядев по кругу всю округу, Безделкин понял, что никаким вертолётом тут и не пахнет, а следовательно легких отступных путей в родную Московию ему не видать.
– Ну и чего вернулись? – хрипло просипел пациент. – Жалко меня стало или как? А, знаю, знаю… знаменитого на весь мир Пелевина вам жалко не было, а вот никому неизвестного Водкина чего-то ради пожалели. А вот это вы зря! Не надо меня жалеть, я тоже, может, пишу не хуже Пелевина, только об этом мало кто пока знает. Я тоже скоро стану известным на весь мир. И в жалости.… Слышите меня? Ни в какой жалости не нуждаюсь!
Кандидаты в космонавты смутились:
– Мы конечно попутали вас с мэтром, извиняемся, но только вернулись мы не поэтому. Вернее как раз поэтому и вернулись. Есть у нас ещё одна идея, Иван Петевич, по поводу вашей будущей книги. Вам, как мы уже знаем, дали задание описывать настроение космонавтов.
– Ну дали. Но не вы. Ваше настроение я уж как надо опишу, не сомневайтесь!
– Да мы и не сомневаемся, – снова смутились Тихонов-Бабкин. – Но пожалуйста, выслушайте нас!
– Я весь внимание! – театрально развел руками Водкин, и хотел было откланяться, но в сидячем положении не сумел.
Тихонов-Бабкин переглянулись и, волнуясь, продолжили:
– Мы к вам с предложением, Иван Петевич. Конечно, вы опишите настроение нас и наших коллег-космонавтов в своих будущих 333 томах, мы даже не в этом и не сомневаемся, но в истории космонавтики есть герои, вернее были герои, которые, к сожалению, не смогли и уже не смогут рассказать человечеству про свои космические эмоции. А всё потому, что они все до единого уже умерли. Ну ещё и по другой причине… Мало того, и мы не знаем их эмоции, да и никто не знал и не знает. Но подвиг их всё равно неоценим! И мы… – кандидаты замялись. – Хотим предложить вам описать их космические эмоции. Так сказать, вашим писательским воображением воссоздать то, что испытывали эти космонавты до полета, в полете и после него.
Петевич как то странно покосился на столь быстро воскресших кандидатов (а сам мысленно подсчитывал: сколько часов, дней или лет он проспал в этих гребаных санях-волокушах):
– Вы мне зубы не заговаривайте, что вам от меня надо?
Андрюха-Коля даже ухом не повели, а продолжили гнуть свою линию:
– Так вот, когда о прошлых подвигах рассказывают не сухие справочники и не интернет-колонки, а популярные писатели, проникающие, так скажем, в самую душу космонавта, то тогда получается совсем другой эффект! Вы понимаете, о чем мы?
– Совсем не понимаю! Вы охренели оба?
– Мы о том и говорим, люди не особо запоминают сухие факты. Вы напишите, о чём думали космонавты, о чем они говорили между собой. Некий художественный вымысел, который все примут за правду. Но не в этом суть… то есть суть не в вашем-нашем маленьком лукавстве, а в том, что об уже ушедших подвигах заговорят снова! Своей прозой вы, Витя Олегич… извините, Иван Петевич, снова всколыхнете общественность и заставите простых людей думать о великих достижениях космонавтики!
– Бр-р-р! – попытался Безделкин стряхнуть с себя наваждение.
Он вроде бы понял, что от него хотели сопляки-космонавты, а именно: придумать новый роман, только и всего. Додумать, домыслить, нафантазировать с три короба. Дел то! И тут Ивана Петевича перемкнуло.
– А вы знаете, как это называется! – заорал он на весь лес так громко и яростно, что бедный дятел умолк и мелкими перебежками засеменил к самой верхушке сосны. – Нет, вы не знаете, как это называется! – распалялся Иван всё пуще и пуще. – Это называется приписки! ПРИ-ПИС-КИ!
– Три письки? – не поняли его грозных речей два будущих космо-воина.
