— Альтер эго Грейс знает, что произошло в день убийства? — спросил Юнг, пока Фрейд пробовал странный напиток.
— Несомненно, но она мне ничего не расскажет. Под конец сеанса она даже сделалась агрессивной.
Фрейд скрыл от коллег то, что он пообещал себе проанализировать позже, а именно сексуальную провокацию, объектом которой он стал.
— Что вы будете делать? — спросил Юнг.
— Я попытаюсь убедить альтер эго Грейс согласиться на лечение. Другое «я» должно понять, что это позволит ему помочь Грейс. Я попытаюсь также определить, что спровоцировало его появление во время сеанса.
Вдруг перед ними появилась женщина в розовом платье, контрастировавшем с черными костюмами психоаналитиков.
— Что вы тут сидите этакими буками!
Фрейд посмотрел на незнакомку: Анна Лендис пыталась улыбаться, но на глазах у нее были слезы.
— Я выпила слишком много шампанского! — произнесла она извиняющимся тоном.
— Приятно познакомиться, — сказал Фрейд.
— А мне еще приятнее, герр Фрейд. Я прочла все ваши книги. Вы — новый Дарвин!
— Польщен.
— Ваш муж уже ушел? — спросил Юнг, раздосадованный комплиментом, адресованным Фрейду.
— Его рассердило внимание, которое я вам оказывала. Я забыла сказать, что он становится ужасно ревнивым, когда выпьет. — Она смахнула слезы и протянула Юнгу руки: — Пойдемте танцевать!
— Я очень неуклюж, — сказал Юнг, вставая.
— Вы так же извинялись за ваш английский, а мне нравится ваш акцент. Ваша неуклюжесть тоже мне понравится.
— А я пойду спать, — сказал Фрейд, посмотрев на Юнга. — Продолжим этот разговор завтра утром.
— Хорошо. — Юнг кивнул, беря под руку Анну, которая тут же увлекла в сторону сцены.
Ференци обратился к Фрейду:
— Можно поговорить с вами откровенно?
— Как всегда.
— У вас нет времени на лечение Грейс. Лекции начинаются менее чем через десять дней, а их еще нужно подготовить. За это время вы вряд ли успеете завершить психоанализ, а неудача станет антирекламой нашему движению!
— Неудачи не будет, — уверенно произнес Фрейд. — Да и отступать теперь слишком поздно. На кону моя репутация.
Ференци пристально посмотрел на него и почтительно, хотя и с долей скепсиса сказал:
— Тогда позвольте и мне заняться подготовкой к лекциям. Стэнли Холл уезжает завтра в Вустер. Он предложил встретиться там с несколькими профессорами из Университета Кларка. Я думаю, для вас будет полезнее, если я, вместо того чтобы углубляться в это расследование, ознакомлю их с вашими теориями.
— Благодарю вас. Это будет действительно бесценная помощь, — с признательностью сказал Фрейд. — Я говорил, что считаю вас большой надеждой психоанализа?
— Я думал, что Юнг… — растерялся Ференци. — Я ведь простой трудяга-муравей…
Фрейд посмотрел на удивительную пару, которую представляли собой кружившиеся в танце высокий швейцарец и маленькая американка:
— Юнг предпочитает быть стрекозой…
Ференци улыбнулся.
— Мы уезжаем рано утром, — сказал он. — Так что я вынужден откланяться.
— Я последую вашему примеру через несколько минут, как только докурю сигару.
Ференци ушел. А через мгновение перед Фрейдом предстал широкоплечий румяный человек, протягивавший ему руку:
— Доктор Фрейд? Я — инспектор Рейнолдс Кан. Хотел бы задать вам несколько вопросов.
— Я вас видел утром на похоронах. — Фрейд пожал Кану руку.
Тот кивнул, несколько раздосадованный тем, что не заметил психоаналитика в церкви.
— Прошу вас. — Фрейд указал на стул, где только что сидел Ференци.
Повинуясь привычке, Кан окинул психоаналитика цепким взглядом, мысленно заполняя карточку с приметами. Возраст: около пятидесяти. Рост: один метр семьдесят два сантиметра. Глаза карие, бархатистые. Взгляд испытующий. Сутулость кабинетного ученого. Пожелтевшие от табака пальцы.
— Сегодня днем я допрашивал Грейс Корда, — начал Кан. — Она сказала, что вы будете лечить ее психоанализом.
— Именно так, — подтвердил Фрейд.
— Могу ли я узнать, что это такое?
— Это метод лечения, который я изобрел. Он основан на исследовании подсознательного.
Обычно Кан награждал ярлыком «шарлатан» любого, кто нес подобную чепуху. К психологам он относился с предубеждением, но сейчас был вынужден признать, что человек, с которым он разговаривал, не был похож на шарлатана.
— Грейс, как вы знаете, страдает амнезией, — продолжил он. — Провалы в памяти охватывают несколько кратких периодов ее жизни, в частности ночь убийства.
— Именно поэтому я и взялся за ее лечение.
— Меня тревожит ваше вмешательство в это дело. Вы можете оказать на Грейс опасное влияние, и она исповедуется вам в том, о чем боится сказать мне…
— Исповедуется? — улыбнулся Фрейд. — Вы считаете меня кем-то вроде священника?
— Неважно, кем я вас считаю.
— Нет, нет, ваше заблуждение меня как раз устраивает. — Фрейд спокойно закурил. — Тогда вам легко будет понять, что я, так же как исповедник, не смогу поделиться с вами тем, что расскажет мне мисс Корда. Психоаналитик, как любой врач, обязан хранить тайну.
— Арест убийцы Августа Корда, — объяснил Кан, чувствуя нарастающее раздражение, — предотвратит новые преступления. Если Грейс вспомнит, что произошло, надеюсь, вам хватит ума рассказать мне об этом.
— Исключено.
— Вы, очевидно, не знакомы с нашей системой правосудия, — добавил Кан. — Поэтому ставлю вас в известность: если вы станете влиять на показания Грейс, вас могут обвинить в том, что вы потворствуете лжесвидетельству.
Фрейд вскинул голову:
— Инспектор, вы, видимо, полагаете, что мне платят за то, чтобы я промыл мисс Корда мозги?
Кан молча выдержал взгляд психоаналитика.
— Позвольте мне рассеять это недоразумение. Я мало интересуюсь тем, что видела Грейс два дня назад, но меня очень занимает то, что произошло в ее детстве. Я ищу глубоко спрятанные корни ее невроза, они, несомненно, сексуального происхождения.
— И как же вы это делаете?
— Я даю ей возможность рассказывать мне истории. Эти истории приведут меня к источнику ее болезни. Когда я найду его, то расскажу об этом только ей, и больше никому.
— Вы что, издеваетесь? Истории, неврозы… — воскликнул Кан. — Совершенно очевидно, что в этом деле нет никакой сексуальной подоплеки.
— Корда получил удар ножом в низ живота. Я считаю, что это сексуально мотивированный поступок.
— Его убили шпагой. Не понимаю, что…
— Шпага в еще большей степени, чем кинжал, является олицетворением пениса. Быть может, за этим преступлением прячется фантазия об изнасиловании.
— Чушь! — заявил Кан.
В глазах Фрейда вспыхнули молнии, он внимательно посмотрел на инспектора:
— Как вы собираетесь узнать то, что скрывает Грейс Корда?
— Есть несколько вариантов, — объяснил Кан. — Например, я сведу Грейс с нашим основным подозреваемым, Джоном Менсоном. Встреча с возможным убийцей ее отца может оказаться той самой встряской, которая нужна, чтобы вернуть ей память.
— Это совершенно бесполезно, — покачал головой Фрейд. — Вы подвергнете ее шоку, но память ей не вернете.
— Почему вы так в этом уверены?
— Потому что, как я уже говорил, препятствием на пути к ее воспоминаниям является что-то, случившееся очень давно. Искусственный шок окажет на нее такое же действие, как, например, удар дубиной по голове.
— Неужели? — с досадой сказал Кан.
— Ваши методы не сработают, — сказал Фрейд. — Попрощавшись сегодня с Грейс, я прошел мимо комнаты ее отца. Несколько полицейских проводили там обыск. Они искали документы. Один вынимал зеркало из деревянной рамы, другой листал книги, третий втыкал иголки в диванные подушки. Но, несмотря на их усердие, они ничего не нашли.
— Может быть, потому, что там ничего и не было, — заметил Кан.
— Или потому, что такой способ обыска довольно примитивен.
— А как бы вы взялись за дело?
— Мой опыт подсказывает, — ответил Фрейд, — что самые надежные тайники находятся в нашем мозгу. А подсознательное — это просто неприступный сейф. О том, что там таится, можно лишь догадываться при помощи таких неконтролируемых сознанием проявлений, как сны, оговорки, ошибки, оплошности.
— Вы хотите сказать, что Август Корда прятал свои документы в глубинах подсознания? — ехидно спросил Кан.
— Нет, но о его тайнике можно догадаться по проявлениям его сознания. Вспомните, например, макет Манхэттена, который он построил. Этот макет — материализация его мысли.
— Такой тайник слишком заметен, — возразил Кан.
— Один из ваших соотечественников доказал, что письмо бывает очень трудно найти именно тогда, когда оно выставлено на всеобщее обозрение.
