Шаг разладился, дружное шествие распалось, батальон опять начал растягиваться по дороге. Ледяной ветер снова забрался под полы суворовского плаща и выжимал из глаз Александра колючие слезы.
Сидоров молча шел рядом с Суворовым, не выпуская из стиснутых зубов давно погасшую трубку.
Тринадцатую по счету роту полка по совести надо бы звать первой. Она состояла из старых солдат, хранивших воинские традиции участников петровских баталий, – они-то и являлись хранителями славных преданий полка. Поглядывая на Сидорова искоса, стремясь с ним равняться шагом, Суворов гадал, сколько же тому лет. Не менее пятидесяти, наверное, а он крепок, статен и вынослив.
Батальон шел широкой просекой в облаке морозного пара от дыхания…
Батальон растянулся. В сумерки откуда-то пахнуло соломенным дымом. Лес оборвался. На холме открылась небольшая деревенька. Около нее в дыму костров с навешенными над огнем котлами копошился народ. Виднелись сани с поднятыми оглоблями, распряженные кони извозчичьей роты.
Солдаты с криком и свистом побежали к деревне. Из волоков изб тянул дым: фурьеры позаботились о тепле для товарищей. У дверей болтались цветные флажки, показывая, кому где отведен ночлег.
Но никто не смотрел на них. Солдаты врывались в распахнутые двери изб и тотчас наполняли их. Деревенька не могла вместить и половину батальона. Когда Суворов с Сидоровым подошли к первой избе, в нее нельзя было уже втиснуться; то же и во второй, и в третьей, и во всех остальных.
Сидоров с суровой усмешкой сказал:
– Попробуйте, господин капрал, распорядитесь. Здесь вы один начальник.
Он отошел к костру, набил трубку и закурил от уголька.
Между тем к избам подтянулся хвост батальона. Среди отставших были обмороженные. Солдаты теснились к кострам. Суворов увидел солдата в форменном плаще, с головой, обмотанной посконной[73] тряпкой. Его поддерживали двое товарищей: у него одеревенели ноги. Тусклый взор солдата встретился с глазами Суворова, и на его лице появилась улыбка.
– Да ведь это господин капрал!
Александр узнал солдата своего отделения, Петрова, весельчака и плясуна.
Суворов рассмеялся:
– А ты, Петров, сплясал бы, а то без ног будешь!
– Ох, ноженьки мои резвые пропали! – повисая на руках товарищей, заголосил Петров.
Внезапная мысль блеснула в голове Суворова, и сразу пришло озорное решение:
– Не унывай, Петров! Еще спляшешь, и я с тобой!
Суворов кинулся к саням и выхватил из-под морды коня охапку сена. Приказав двум товарищам стать у стены избы, Суворов взгромоздился на спины солдат и плотно закрыл сеном волок избы. Изнутри послышались крики: изба сразу наполнилась дымом. Из избы посыпался народ.
Петров закричал:
– Выкуривай из всех изб дармоедов!
Предложение понравилось. Со смехом, забыв усталость, слабые принялись выкуривать сильных изо всех изб.
– Семеновцы, стой! Срам какой! Дорвались до тепла, товарищей забыли! Идите к каптёру[74], берите топоры – дрова рубить! Скорей согреетесь! – распорядился Сидоров.
– А там и каша! – прибавил Суворов.
Солдаты выбрали у каптенармуса инструмент.
В лесу весело застучали топоры. В избах из открытых волоковых окон снова потянулся дым. Слабые наполнили избы кашлем, чиханьем и стонами. Суворов приказал растирать обмороженные руки и ноги. С Петрова скинули сапоги и посадили на скамью ногами в ушат с ледяной водой.
– Чуешь ноги? Шевельни-ка пальцами! – сказал Суворов.
– Эх, век вас не забуду! Спляшем еще, господин капрал! – Петров, притопывая ногами в ушате, весело запел:
Гренадеры-молодцы,Други-братья-удальцы!Запоем мы трыцко-хватскоПро житье-бытье солдатско!
Ой, мамынька! Пропали мои ноженьки – не шевелятся!..
К ночи на гумнах деревни с подветренной стороны пылало множество костров. От огня оплывал и оседал снег. Поспели каши, заправленные салом и щедро сдобренные стручковым красным перцем. Солдаты наелись и повеселели. Послышались песни. Уже никто не хотел оставаться в дымных избах – все выбрались на волю, к огням. Между кострами шныряли в полушубках, подметая полами снег, мальчишки и девчонки. Суворова звали от одного огня к другому: «Подите, господин капрал, и у нас погрейтесь!» Внезапно перед Суворовым предстал Петров, веселый, в чьих-то стоптанных валенках и хмельной, – видно, в деревне сыскалось и вино.
– Вот он, наш капрал! Ура! Спляшем! Знаете «Слушай, радость!»?
– Как же не знать, знаю. В деревне рос!
– Ребята, становись кругом!
«Слушай, радость!»
Образовался широкий круг. Посредине, между жарко пылавшими двумя кострами, оставались только Суворов и Петров.
– Девкой будете или кавалером? – спросил его Петров.
Суворов, не отвечая, приосанился и, сняв шляпу, церемонно поклонился Петрову, потом неожиданно запел басом:
Слушай, радость, одно слово!Где ты, светик мой, живешь?Там ли, где светелка нова?Скажи, как ты, мой свет, слывешь?Как и батюшку зовут,Расскажи все, не забудь.Что спешишь теперь домой?Ах, послушай! Ах, постой, постой!
Петров по-бабьи метнул глазами на Суворова, потупился, повернулся к нему спиной и ответил тоненьким притворным голоском:
Полно, полно, балагур!Мне пора идти домой,Загонять гусей и кур,Чтоб не быть битой самой.Тебе смехи ведь одни,Не подставишь ты спины.Поди, поди, не шути!Добра ночь тебе! Прости, прости!
Суворов приложил шляпу к сердцу.
Ты не думай, дорогая,Чтобы я с тобой шутил.Для тебя, моя милая,Весь я дух мой возмутил.Что спешишь теперь домой?Ах, послушай! Ах, постой, постой!
– Уговаривай, уговаривай! – поощряли Суворова из круга.
Но «девка» не сдавалась… Петров сделал уморительную старушечью рожу и, жуя конец посконной тряпки, повязанной на голове, шамкал:
Господин ты мой изрядной,Как ты можешь говорить со мной,Девкой неученой,Я не знаю в свете жить.Я советую тебе выбрать равную себе.Поди, поди, не шути! Добра ночь тебе!Прости, прости!
Петров низко поклонился Суворову, коснувшись пальцами земли. Суворов лихо закрутил воображаемый ус, обошел Петрова кругом вприсядку и возобновил ухаживание:
Ах, свирепа, умилися,Не предай меня в тоску!Не хочу слышать про ту,Про притворну красоту.Что спешишь теперь домой?Ах, послушай! Ах, постой, постой!
– Держи ее, держи! – взволнованно кричали из круга одни солдаты.
– Девка, не сдавайся, беги! – советовали другие.
Петров кинулся бежать. Суворов за ним погнался.
Петров хотел с разбегу пробить головой круг и вырваться на волю. Его со смехом отшвырнули. Упав навзничь, он плачущим голосом напевал, дрыгая ногами:
Отпусти меня, пожалуй,Мне с тобой не сговорить.Мне делов еще немало:Щи варить, бычка доить,Масло пáхтать[75], хлебы печь,Овес шастать[76], братцев сечь…Поди, поди, не шути!Добра ночь тебе! Прости, прости!
Вскочив на ноги, Петров напрасно искал спасения, с криком бросаясь во все стороны. Его отталкивали, он валился в снег под ноги Суворову и сбивал его наземь. Наконец Суворов крепко обнял Петрова за плечи, и тот, вспыхивая, пропел последний куплет:
Убирайся, не шути!Поди, бешеной!Прости, прости!
Суворов равнодушно отвернулся. Петров жалобно закричал:
– Ванька!
– Здеся! – отозвалось из круга с разных мест.
– Поди сюда!
– Иду! – рявкнуло сто глоток со всех сторон.
Суворов встал в кругу, подбоченясь:
– Выходи, выходи, Ванька!
Все кинулись из круга к нему, сшиблись, валясь друг на друга с криком: «Мала куча!» Поднялась веселая возня. Суворова подняли и начали подбрасывать. Он изнемог и взмолился. Еле живого от встряски, его посадили к самому огню. В костер подбросили сухих дров. Ветер утих. Высокое пламя вздымалось столбами, сизый дым завивался над ними кольцами, рои искр вились в дыму. Казалось, что среди снегов, у темной стены угрюмого леса, чудом вырос и расцвел веселый сад невиданных деревьев с пламенно-желтыми стволами, синей курчавой листвой и багровыми пахучими цветами, а вокруг деревьев летают несметные тучи золотых пчел.
Гомон у огней улегся. К костру подошел Сидоров и почтительно спросил:
– Какие будут приказания, господин капрал?
На лице Сидорова Суворов не уловил и тени насмешки. Он понял, что его приказания будут выполнены, и отдал распоряжение ночевать батальону тремя очередями.
Сидоров кивком одобрил распоряжение капрала и закричал:
– Ефрейторы, ко мне!
Суворов сел к огню и задремал. Наутро Суворов объявил новый порядок похода. Возы переложили, удвоив на груженых санях тяжесть. Много саней освободилось. На них Суворов посадил слабых солдат с инструментом: топорами, заступами, лопатами, погрузили котлы с дневным запасом. Этой части обозов приказано было ехать вперед как можно быстрее до следующего по расписанию ночлега, нарубить там дров, разгрести сугробы, настлать вокруг костров лежбища из еловых лапок. Кашевары обязывались изготовиться так, чтобы батальон пришел к готовым кашам. Веселой рысцой на восходе солнца эта часть обоза покинула первый ночлег батальона. За ним следовал колонной батальон поротно, и наконец двинулся тяжелый обоз.
