Благовест кончился. Большой Успенский от последнего удара долго гудел, переходя от басовых аккордов к почти неуловимым для уха звукам.
– Согрелся, старик? – ласково хлопнув по наружному краю колокола, спросил звонарь.
И колокол ответил ему чуть слышным гулом.
Суворов коснулся бронзы рукой: и в самом деле, колокол нагрелся.
– Вот чудеса: бей его кулаком со всей силы – молчит, хлопни ласково ладонью – отвечает. Попробуй, если хочешь, сам, – сказал Суворову звонарь.
Суворов так же осторожно хлопнул и убедился, что звонарь говорит правду.
– Спасибо, служивые, за помогу. Заработали на троих денежку. Ступайте к свечному ящику, скажите – я послал.
Спускаясь по темному ходу, Суворов нечаянно коснулся стены рукой: камни стен саженной толщины еще трепетали.
Глава седьмая
Приближение войны
Суворов получил назначение в пехотный Ингерманландский полк.
В гвардейском Семеновском полку даже небогатые солдаты из дворянских недорослей имели при себе хлопцев из своих крепостных. Произведенный в офицеры Суворов немедля отправил в деревню двух хлопцев, вывезенных им из деревни восемь лет назад. К молодому офицеру явился Прохор Дубасов и неотступно просил взять его из Семеновского полка к себе, ссылаясь на то, что покойная барыня Авдотья Федосеевна взяла с него перед своей смертью клятву: «Не покинь, Прошенька, моего Сашеньку, ведь он ребенок малый, береги его». Суворов согласился, и великана перевели из гвардии в его полк.
Солдат в Ингерманландском полку одевали и кормили плохо. Обучение их велось в полку лишь для формы. Многие из них ухитрялись заниматься мастерством: чеботарили[84], вили веревки, плели рыбачьи сети, резали деревянные ложки.
Осмотревшись в полку, Суворов увидел, что из этой толпы молодых людей, насильно собранных в полк, никто не думает создавать боевую силу. Попытки Суворова говорить об этом с полковником и офицерами были встречены общим недоумением.
– Откуда такой чудак к нам явился? – удивлялись офицеры.
Он воззвал к чести полковника. Указывал, что близится война, что полковник, обладая неограниченной властью, может и должен привести свой полк в хорошее состояние.
Полковник отвечал добродушно:
– Что я, батюшка мой, могу поделать? Везде так! Всё так! Полк мой, верно, не из лучших, так ведь он караульный, его в поле не выведут. А что до пайка солдатского, до сукна, то кормлю и одеваю тем, что дают. Это дело провиантское. Вот где корень зла. Вам по вашей склонности не в строю служить, не ротой командовать, а пойти бы по провиантской части, – с насмешкой посоветовал полковник Суворову.
Суворов убедился, что полк не боеспособен, и, вняв насмешливому совету полковника, перешел в провиантмейстеры. С помощью отца он получил должность обер-провиантмейстера в Новгороде, где основалась большая база по снабжению армии. Суворов и здесь прослыл чудаком: он воевал за каждую казенную копейку и с чиновниками, и с подрядчиками. Поставщики с одной стороны и казнокрады – с другой ополчились против него, стараясь опутать и его своими сетями, хитро сплетенными канцелярскими крючками. Суворов изнемог в неравной борьбе с ними.
… И вот, бывая по службе в Петербурге, Суворов ищет там новых знакомств, сходится с литераторами, посещает Общество любителей российской словесности и наконец решает стать писателем. Пишет стихи. Восстанавливает по памяти свое сочинение «Разговор в царстве мертвых между Александром Великим и Геростратом». Сочиняет «Разговор между Кортесом и Монтесумой» – диалог «в загробном царстве теней» между испанским завоевателем и вождем ацтеков.
Оба «разговора», прочитанные Суворовым в Обществе любителей российской словесности, понравились слушателям. Ему льстили, равняя с поэтом Сумароковым, которому молодой автор явно подражал. В 1755 году эти произведения Суворова были напечатаны в первом русском журнале «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие», издававшемся при Академии наук. Но приближение войны помешало литературным занятиям Суворова…
Победы Петра I над шведами и основание Петербурга – главной военной и морской опоры на Балтике – обеспечили навсегда правый стратегический фланг России.
Не так успешно шло обеспечение левого фланга, где еще не было сломлено могущество Турции и предстояла долгая борьба, чтобы стать в Причерноморье твердой ногой. Неустойчивый левый фланг создавал для Российской империи большую опасность и в середине стратегического фронта.
У Прусского королевства были еще более сложные отношения и задачи на юге и западе обширной германской равнины. Священная Римская империя германской нации[85] со столицей в Вене смотрела на притязания прусского короля как на недопустимую дерзость. С точки зрения венских политиков, только Австрия могла взять на себя задачу объединения Германии, раздробленной на множество мелких княжеств. Такая же задача стояла и перед Пруссией, а между тем далеко не все княжества Германии соглашались без спора признать за Пруссией первое место и значение. Она должна была это положение завоевать.
Между Пруссией на востоке и Баварией и другими княжествами на юге и западе имелись экономические различия. Пруссия была аграрной, помещичье-крестьянской, с крепостным строем хозяйства. А в Саксонии начинала развиваться горнорудная промышленность и вырастали заводы, требующие умелых рабочих рук. В Баварии же вокруг старинных замков и католических монастырей процветали богатые ремесленные города с прочным бюргерским укладом[86] жизни. Баварцы даже отказывались признавать свое кровное родство со «вшивыми» пруссаками. «Тем хуже для вас», – сказал по этому поводу прусский король. Овладев Бранденбургом[87], пруссаки вбили острый клин в глубь Германии. На «пустом месте» начал расти город Берлин[88] – будущая столица объединенной Германии.
Пока Пруссия вооружалась, ею были пущены в ход испытанные средства наступательной политики: прямой и косвенный подкуп, династические браки, интриги и заговоры в столицах соседей, предательские договоры и соглашения о разделе плохо защищаемых земель.
Так шло до тех пор, пока прусским королем был Вильгельм. Его сын и наследник, Фридрих II, с детства мечтал о великих завоеваниях. Отец его, находя, что время раскрыть карты еще не настало, держал сына в ежовых рукавицах, сурово охлаждал его пыл и даже запретил ему произносить само слово «война». Фридрих молчал, думал о войне и «смотрел на отца волком». Король сослал строптивого сына в Кюстрин на должность лесничего в своем имении. Наследник престола, обреченный на жалкую, почти голодную жизнь мелкого чиновника, на досуге думал все о том же. Он понял, чего страшится отец: если Пруссия раньше времени прибегнет к оружию, ей придется столкнуться с Англией. Британцы ревниво следили за ростом прусского могущества, справедливо угадывая в будущей объединенной Германии опасного соперника для своей промышленности и торговли. А за Рейном и Альпами кипела и бурлила Франция, готовясь сбросить оковы феодализма. Если власть окажется там в руках торговцев, промышленников и банкиров, то еще раньше, чем с немцами, английским купцам придется столкнуться с Францией: она станет искать новые рынки для своих товаров и новые торговые пути.
Агрессор
«Нужно заставить ад и небо служить себе, – откровенно говорил Фридрих II. – Раз должно произойти надувательство, то шельмам и должны быть мы».
В 1756 году прусские войска вторглись в Саксонию без объявления войны. Затем Фридрих II, также не объявляя войны, вторгся в Чехию и занял Прагу. Курфюрст[89] Саксонский, правивший там, был и королем польским. Он бежал в Варшаву. Саксонская армия сдалась в плен. Не теряя времени, Фридрих переодел саксонские войска в прусскую военную форму и включил их в свою армию. Сделать это было нетрудно: и у Фридриха, и у курфюрста Саксонского армия состояла из наемных солдат – звонкие талеры[90] заставляли служить тому, у кого их больше.
Европейские политики ахнули в изумлении перед дерзостью прусского короля. Оправдывая себя, Фридрих писал: «Что касается имени столь страшного – агрессор, то это пустое пугало, которое может воздействовать лишь на робких духом… Истинный агрессор тот, кто вынуждает другого вооружаться и начинать предварительную войну, чтобы тем избегнуть более опасной, ибо из двух зол следует выбирать меньшее». Этими словами он бросил вызов всем своим возможным противникам.
Король-агрессор предвидел, что против Пруссии образуется коалиция, в которую войдет и Россия. Он считал наименее опасным противником Россию, которую не знал и не понимал.
Прошло более пяти веков с той поры, как Александр Невский в 1240 году разбил шведов и немцев на Неве, в тех местах, где Петр I в первые годы XVIII столетия основал Петербург. На льду Чудского озера в 1242 году Александр Невский разгромил рыцарей Тевтонского ордена, надолго отбив у немцев охоту к походам на Восток. К XVIII веку в сознании немцев затуманились эти уроки. Они забыли, что Россия, грудью заслонив европейские народы от нашествия кочевых монгольских орд, нашла в себе еще довольно мощи, чтобы защитить свою самобытность от натиска с Запада.
