Беспощадно, яростно казнить Тех убийц, что рвутся на восток, Кто его посмеет обвинить, Если будет он в бою жесток? 1941 Западный фронт
* * *
Софье Кревс Бьется в тесной печурке огонь. На поленьях смола, как слеза, И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза. Про тебя мне шептали кусты В белоснежных полях под Москвой, Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой. Ты сейчас далеко-далеко. Между нами снега и снега. До тебя мне дойти нелегко. А до смерти — четыре шага. Пой, гармоника, вьюге назло. Заплутавшее счастье зови. Мне в холодной землянке тепло От моей негасимой любви. 1941
* * *
Видно, выписал писарь мне дальний билет, Отправляя впервой на войну. На четвертой войне, с восемнадцати лет, Я солдатскую лямку тяну. Череда лихолетий текла надо мной, От полночных пожаров красна. Не видал я, как юность прошла стороной. Как легла на виски седина. И от пуль невредим, и жарой непалим, Прохожу я по кромке огня. Видно, мать непомерным страданьем своим Откупила у смерти меня. Испытало нас время свинцом и огнем. Стали нервы железу под стать. Победим. И вернемся. И радость вернем. И сумеем за все наверстать. Неспроста к нам приходят неясные сны Про счастливый и солнечный край. После долгих ненастий недружной весны Ждет и нас ослепительный май. 1942 Под Ржевом
УТРО ПОБЕДЫ
Где трава от росы и от крови сырая, Где зрачки пулеметов свирепо глядят, В полный рост, над окопом переднего края, Поднялся победитель-солдат. Сердце билось о ребра прерывисто, часто. Тишина... Тишина... Не во сне — наяву. И сказал пехотинец: — Отмаялись! Баста! — И приметил подснежник во рву. И в душе, тосковавшей по свету и ласке, Ожил радости прежней певучий поток. И нагнулся солдат и к простреленной каске Осторожно приладил цветок. Снова ожили в памяти были живые — Подмосковье в снегах и в огне Сталинград. За четыре немыслимых года впервые, Как ребенок, заплакал солдат. Так стоял пехотинец, смеясь и рыдая, Сапогом попирая колючий плетень. За плечами пылала заря молодая, Предвещая солнечный день. 1945
НИКОЛАЙ УШАКОВ
ХАРЬКОВ
Харьков слышит гул родных орудий. Гул все громче. Звук разрыва сух. Превратились в слух дома и люди, и деревья превратились в слух. «Ждем»,— как будто говорит Сумская, «Ждем»,— соседний произносит сад. Головы все ниже опуская, на балконах мертвые висят... — Ждем,— живые повторяют люди, Пепельною ночью, сизым днем Харьков слышит гул родных орудий, мужественный голос: «Мы идем!» За противотанковыми рвами, за скрещением дорог вдали Харьков вырастает перед нами. Мы идем, мы входим, мы вошли. 1943
НИКОЛАЙ РЫЛЕНКОВ
* * *
