А время уже подходило к семи. От этого двое оставшихся, Потехин и Наливайко, еще громче и проникновенней стали «ходить в Ригу». Когда до семи осталось пять минут, Потехин неожиданно говорит доктору:
– Отпустите меня домой, доктор, вместе с Наливайко. У нас сегодня скачок… к семи часам надо… А хозяин не любит опозданий…
Лицо у Потехина вдруг сделалось грустное, даже печальное…
– Работы нигде нет, Сергей Иванович, – говорит он. – Детям есть нечего.
Доктор подумал, что новый метод уже начал действовать и налицо все признаки трудового перевоспитания и переоценки жизненных ценностей… И отпустил Потехина и Наливайко!
На следующий день в наркологический кабинет сообщили о том, что Коновалов, Дудкин, а также Потехин и Наливайко сразу после условно-рефлекторной терапии напились до чертиков и все четверо загремели в медвытрезвитель.
Вот так и получается: как «в Ригу ни ходи», а выпить хочется.
Демократии захотели…
В кабинете нарколога раздался звонок.
– Это товарищ Моргуля? – прогремел из трубки густой бас.
– Ну, – вяло промычал доктор, с трудом отрываясь от бумаг.
– Что «ну»! – грубо оборвал его голос, неожиданно срываясь на пол-октавы вверх. – Вы знаете, что на вас сигналы поступают от населения? Жалуются на ваше бесчувственное отношение к пациентам.
Доктор побелел от страха. Так обычно говорили очень большие начальники. Голос был властный. Поставленный, привыкший говорить инструкциями.
– А что случилось? – мертвым голосом пролепетал он.
– Что случилось… Вы извините меня за грубость, доктор… Вы газеты читаете, радио слушаете?
– Читаю, – испуганно ответил Моргуля.
– А вы знаете, что по всей стране развертывается волна демократии, ведется повсеместная борьба за свободу личности… А вы терроризируете своих пациентов средневековыми экзекуциями. Вы, кстати, за демократию, доктор?
– Я… – удивился Моргуля. – Конечно!!!
– Тогда непонятно, – продолжал голос, – почему вы даже за небольшую провинность своих пациентов так жестоко наказываете. Человек, может быть, нечаянно оступился, а вы ему сразу серу в четыре точки… Не гуманно это…
– Позвольте, – торопливо начал оправдываться доктор, весьма удивленный осведомленностью говорящего о его работе. – Я работаю по инструкции, у нас диспансеризация, так сказать, своя специфика.
– Для вас диспансеризация дороже человека, работаете старыми методами.
– Как старыми методами? – удивился Моргуля. – Наоборот, согласно новым веяниям, боремся с негативными явлениями… Как учит нас партия и народ… Одним словом, вы лучше меня знаете. Ведь вы из горкома? Я угадал?
– Сейчас ты у меня все угадаешь, – неожиданно грубым и бесцеремонным тоном ответил голос. – Я на тебя управу найду!
– Но позвольте! – обиделся доктор. – Я хоть и простой врач, но, извините, вам тоже никто не давал права разговаривать со мной в таком обидном тоне.
– А кто тебе давал право посылать письма ко мне на работу? Когда я уже отдохну от вашего учета?
Моргуля на миг оторопел.
– Так вы не из горкома! – наконец догадался он. – Вы – больной!
От злости лицо доктора покрылось красными пятнами.
– Что за дурацкие шутки! – неожиданно перешел он на крик. – Я вас на пятнадцать суток посажу! В ЛТП отправлю. В порошок сотру.
В ответ на брань доктора в трубке раздался дикий хохот. Моргуля поморщился, как от зубной боли.
– Вам смешно, – продолжал он. – Но вы зря радуетесь. Я вас узнал по голосу. Как вас зовут? Похмелкин Александр Андреевич… Угадал? Нет… Вспомнил… Наливайко…
– Иван Дудкин, – зло ответил голос и бросил трубку.
– Нет. Я такие могу! – воскликнул Моргуля и положил трубку. – Сколько это можно терпеть. Вот, Марья Ивановна, – обратился он к медсестре. – Дожили… Каждая хамская морда может мне звонить по телефону, говорить, что ему в голову взбредет… И ничего… Никакой ответственности! Вот вам ваша демократия! Свобода личности!
– Да вы не волнуйтесь, доктор, – сочувственно произнесла Марья Ивановна. – Это кто-то из пациентов хулиганит. Может быть, Хмырев, мы ему недавно письмо на работу послали. Два месяца голубчик на прием не являлся. А может быть, Кузькин. Вы ему недавно серу в четыре точки назначили. Так он вас так ругал… грозился на вас в суд подать за насилие над личностью.
– Кузькин, Муськин, – разозлился Моргуля. – Я этого Дудкина в бараний рог согну! Тоже мне Юрий Никулин нашелся. Я ему дам кузькину мать.
Дверь неожиданно открылась, и в кабинет вошел пациент Кузькин Николай Иванович.
– Александр Иванович, – обратился он плаксивым голосом к доктору, – отмените вы эту серу, у меня больное сердце, ночью не могу заснуть… Ведь я уже старый человек… – Кузькин скорчил страдальческое лицо, пытаясь выдавить слезу. – Неужели вы верите, что я мог пропить гарнитур, – продолжал он трагическим голосом, пытаясь расчувствовать доктора. – Неужели вы верите моей жене… Этой алкашке…
Моргуля поморщился:
– Чего вы хотите, Кузькин? Я же вам русским языком говорил, что лечение я отменять не буду.
– Серу отмените, Александр Иванович.
– Как же я могу ее отменить, – возмущенно произнес доктор, – если вы дебоширите по ночам, весь двор на уши поставили. Меня уже начальник милиции затретировал, просит принять меры. Уймите, говорит, вашего алкоголика. Везде только и слышишь: Кузькин да Кузькин. Сколько можно…
– Так это все враки, доктор, – возмущенно произнес Кузькин.
– Как враки? – удивился Александр Иванович. – Все знают: если вы выпьете, Николай Иванович, то диким человеком становитесь. Прямо Рембо местного масштаба.
– Это я дикий человек?! – обиделся Кузькин. – Это у вас, извините, Александр Иванович, методы лечения дикие, средневековые… Не зря говорят, вы как к нам приехали, так полгорода антабусом закормили.
Кузькин на мгновение оторопел, испугавшись собственных слов. Он понял, что допустил оплошность, – доктора в городе давно уже прозвали Антабусом за любовь к этому препарату. В кабинете воцарилась зловещая тишина.
Моргуля как-то весь изменился в лице и медленно встал из-за стола.
– Да, я люблю применять этот препарат! – с пафосом воскликнул он, отчего у него слегка замигал правый глаз. – И я этого не скрываю… Другого не придумали. А что мне прикажете делать с такими, как вы? Вот вы, Николай Иванович, – продолжал он, еще две недели назад вот в этом самом кабинете давали клятвенное обещание мне и лейтенанту Сундукову, что не будете больше пить и безобразничать… И что же вы сделали?
– А что я сделал? – удивленно пожал плечами Кузькин.
– Как? Вы не помните?
Доктор вытащил из стола справку из медвытрезвителя и замахал ею перед самым носом Кузькина.
– Это надо так напиться, чтобы испортить мундир собственному участковому… уважаемому человеку… лейтенанту Сундукову. У вас совесть есть?.. Вам что, фонарных столбов мало, так вам милиционеров подавай…
– А при чем тут я? – обиделся Кузькин. – Вы, Александр Иванович, не знаете, а говорите. У меня тогда голова сильно болела… от гриппа… Да еще жара сами знаете какая. А тут, как на грех, товарищ Сундуков пришел со своей воспитательной работой. Тут меня от жары и затошнило… Ну, я «в Ригу и поехал»… И прямо, как назло, товарищу лейтенанту на мундир… – Кузькин приложил ладонь ко лбу, как будто у него еще болела голова.
– Вы у меня не в Ригу, а в ЛТП поедете, без медицинской справки… по блату, – разозлился Моргуля.
Кузькин испуганно попятился к двери.
– Стойте, Кузькин.
Доктор подозрительно посмотрел в его сторону.
– Что-то одеколоном пахнет…
Моргуля стал принюхиваться.
– Кажется, «Шипр», заключил он.
– Ну вот, начинается, – попробовал возмутиться Кузькин. – Уже и одеколоном освежиться нельзя…
– И это вы мне говорите? – скривился Моргуля. Освежиться после бритья… Марш в процедурную! – гаркнул он во всю глотку.
– Серу в четыре точки.
Кузькин открыл дверь и пулей бросился в процедурную.
Моргуля немного успокоился и сел на стул.
– Ну и времена настали, – сказал он Марье Ивановне. – Свободы личности захотели, демократию им подавай! Совсем невозможно стало работать!
Шутник
Группу студентов-медиков впервые повели в психиатрическую больницу. Все были крайне заинтересованы, на ум приходили сюжеты из рассказов Эдгара По, ужасы психиатрических клиник. Больница находилась в старом одноэтажном здании. Когда зашли в отделение, перед студентами открылось необычное зрелище: по длинному темному коридору ходили возбужденные пациенты.
Они кричали, визжали, пели, танцевали, создавая тем самым невообразимый шум в отделении. Преподавателя группы отозвали по какой-то надобности, поэтому группа в недоумении застыла посреди коридора, молча наблюдая весь этот концерт.
Неожиданно из первой палаты вышел огромный рыжий детина, но почему-то не в пижаме, а в джинсовом костюме. Он исподлобья посмотрел на студентов, а затем как заведенный заходил вокруг них. При этом он почему-то говорил одну и ту же фразу: «Кусочек протезного Лондона, кусочек протезного Лондона». Это было бы даже забавно, если бы студенты не заметили, что детина стал уменьшать амплитуду своих кругов, необратимо приближаясь к ним. На миг в коридоре воцарилась напряженная ситуация, которую неожиданно разрядила подошедшая санитарка.
