Недавно боевой публицист Анатолий Салуцкий опубликовал в "Парламентской газете" примечательный документ из истории почившего Союза писателей СССР. В августе 1991 года власть в Доме Ростовых захватили известный шестидесятник Евтушенко, никому не известный стихосочинитель Савельев (ровесник Распутина) и иные. Так вот, уже 6 сентября самопровозглашенный секретарь СП Савельев направил письмо в соответствующее место, чтобы очередь на автомашину отобрали бы у «реакционного» Проханова в пользу «демократического» Приставкина. У Валентина Распутина имелись слабости, на что ему прямо указывали товарищи, но представить его за переделом автомобилей… увольте! Как и живущим в Париже, Франкфурте или на Брайтон Бич. В этом все же немалая разница между Распутиным и его товарищами по бывшему Союзу писателей СССР. Шестидесятники в те годы были весьма разные. Олег Михайлов печатался в «Юности», Петр Палиевский — в «Воплях», а автор этих заметок — в "Новом мире" Твардовского. Ну и что? Время все расставило по своим местам.
На второе в комплексном обеде представлен, как и обещано, антисемитизм. Куда уж без него в эпоху Березовского, Тополя и генерала Макашова. Елисеев язвит, как Бондаренко "с таким задыхом искренности" цитирует стихи М.Кульчицкого и П.Когана. Основания для того есть, ибо восторженость автора критического сборника авторами, которые только начинали свои поэтические опыты, эта самая восторженность очевидно нарочита, хочется все же показать себя с широким, так сказать, гражданским охватом. Не помогла тут наивная хитрость Бондаренко, Елисеев бдительно сигнализирует об его «антисемитизме» (так и употребляет это грозное слово на страницах 169 и 170).
За что же? а всего лишь за крошечную фразу про "картаво говорящих комиссаров". Позвольте, но если многие комиссары времен гражданской или чекисты времен Ягоды действительно выражались по-русски с некоторым акцентом (латышским, польским, еврейским), то это все же беспристрастный исторический факт, а вовсе не какое-либо его истолкование. Так было. Пресловутый «антисемитизм» в этом и иных бесчисленных случаях выступает как грозные цензурные ножницы, чтобы не допустить обсуждения кому-то неприятного сюжета по истории или современности.
Угроза эта универсальна. Скажи, например, что супруга генсека Брежнева была еврейкой — «антисемитизм»! Да что там покойный Леонид Ильич, не станем забираться так далеко и высоко. Вот недавно у нас появилась новая телезвезда — американец Савик Шустер, он толкует нам футбол с несколько характерным прононсом. Написал вот так, а теперь буду опасаться страшных обвинений… "Некуда крестьянину податься". Русскому крестьянину.
Как известно, у определенной публики Сталин и антисемитизм — «близнецы-братья». Без Сталина тут тоже не обошлось. Впрочем, Бондаренко к этому сюжету прямого отношения не имеет, он относится к невинному в этих вопросах Венечке Ерофееву, с которого и спросу давно нет. Трагический финал повести «Москва-Петушки», где героя неизвестные закололи ударом шила в горло, используется Елисеевым как прямое обвинение Сталина в еще одном мрачном преступлении. Это он, именно он, заколол несчастного Венечку. Доказательства, что называется, прямые и бесспорные. Сталин был сыном сапожника. Излюбленный инструмент всех сапожников — острое шило с толстой ручкой. Героя повести "Москва — Петушки" тоже закололи примерно таким же шилом. Ergo — Сталин есть убийца бедного Венечки. Так критик пытается читателя «фраппировать» — это "уст." слово он тоже с явным удовольствием употребил.
Елисеев не пренебрегает и мелкими замечаниями. Некоторые из них уместны, тут и возражать нечего. Да, дурной тон — цитировать неоперившегося критика-сына в серьезной и ответственной книге критика-отца. Да, дурной вкус — обращаться к пожилым литераторам со словами «Юра» или «Миша», или: "Виктор, какой бес тебя не пускает…" Это для литературного капустника, не более. Но то мелочи. А вот сам новомировский полемист вдруг тут же начинает обращаться к Бондаренко на «ты». Тот же дурной вкус и тон. Но тогда и замечаний по этим поводам делать не надо…
Конечно, в жанре литературной полемики говорить «ты» оппоненту возможно, хотя и предполагает некоторую сдержанность. Однако совсем отмечены дурновкусием обращения к почтенному коллеге по литературному цеху такого вот рода: "Уй, страсти-то какие говоришь…" Или: "Уй, смелости-то сколько…" Или совсем уж снисходительно-панибратски: "Ийэх, мил человек…" Тут действительно, только остается сказать про себя «эх» и перевернуть журнальную страницу.
На сладкое Елисеев приготовил общепитовский компот. Скромный, всего из двух ягодок. Про Гефтера уже сказано. Другой ягодкой представлена скандальная Новодворская. Вот уж истинно неожиданно для обсуждения серьезных тем в серьезном издании! Никогда еще столь возвышенной оды в адрес этой болезненно-экстравагантной особы не приходилось читать, аж целая глава ей посвящена. Именуется она весьма почтительно Валерией Ильиничной, даже вполне в духе старых романтиков "пламенной Валерией". Спорить тут с автором статьи бессмысленно, у каждого свой вкус. Ну нравится ему Новодворская, что поделаешь. Вкусы ведь, как и люди, бывают разные, хорошие и не очень.
Что же так привлекло автора либерального издания к ультрареволюционерке Новодворской? Нам это точно сообщили: пишет она "язвительно, фанатично, образно", более того — "слово у Валерии Ильиничны поверено (sic, как выражались в XIX веке — С.С.) жизнью". Прямо-таки по стилю похоже на аттестацию Федора Михайловича, а не скромной журналистки Валерии Ильиничны. Только вот беда, в немалом отрывке Елисеев ни одной «образной» цитаты своей любимой героини не привел, ни одного ее впечатляющего «слова», ни единой мысли не пересказал, «язвительной» или «фанатичной» — все равно. И понятно. Не раз приходилось читать тексты ее в скромном журнале "Новое время", ни глубоких мыслей, ни стилистических красот там не сыскать. Есть только неизбывная словесная русофобия, на которую Валерия Ильинична всегда была гораздо охоча.
Однако важнейшее достоинство своей героини новомировской автор видит в ином: "Она посидела да пострадала". Сказовый слог тут прямо-таки в стиле Алексея Ремизова, но остановимся на фактах. Цитируем официальный справочник "Современная политическая история России", заметка о Новодворской: родилась тогда-то "в г. Барановичи, окончила вечерний факультет иностранных языков Московского областного педагогического ин-та им. Крупской… В мае 1991 г. была арестована по обвинению в призывах к насильственному свержению государственной власти, освобождена в августе 1991 г. Увлекается туризмом, плаванием, театром, книгами, не замужем".
Увлечения мадемуазель Новодворской, как видно, весьма разнообразны, но "посидела да пострадала" она не слишком много, да еще в самом комфортабельном московском изоляторе (даже вице-президента еврейского конгресса поместили куда хуже, хоть и при демократии). А за "призыв к насильственному свержению" посадят в тюрьму даже в тишайшей Швейцарии. На том закончим сюжет о нашей революционерке.
"Пострадавшую" и "поверенную жизнью" Новодворскую Елисеев противопоставляет русским писателям-патриотам советской поры. Им, дескать, "боязно было", и сидели они тихо-тихо, а "самой большой репрессалией" для них была "укоризненная статья Юрия Суровцева". Мне опровергать этот мелковатый навет немножко неловко, мое тогдашнее литературно-полемическое «дело» восьмидесятых годов уже достаточно хорошо описано. Можно было бы сослаться и на еще более печальный опыт коллег по Союзу писателей России Леонида Бородина и Владимира Осипова, на постоянные политические доносы в «Правде» Суровцева (П.Николаева, В.Озерова, В.Оскоцкого) в адрес известнейших литераторов В.Кожинова, А.Ланщикова, М.Лобанова, Ю.Лощица, О.Михайлова, В.Чалмаева, многих иных. И последнее в этой связи: Суровцев и иные не «укоризны» тогда публиковали, как смягчает дело новоявленный историк литературы, а партийные указания. Разница тут отнюдь не в терминах.
И последнее, о чем писать крайне неприятно, скажу это без всякого преувеличения. Речь идет о непристойностях и даже грубой матерщине, что несказанно изумило меня на страницах всегда культурного издания. Елисеев пошлейшее словечко «трахаться» выписывает аж три раза подряд, прямо-таки готов искупаться в этой срамоте. Цитировать гадость мы, разумеется, не станем, даже с помощью традиционных в этом случае отточий. Елисеев неловко хитрит, цитируя отрывок из пьесы покойного Ерофеева с густым матом. Но уточним, при жизни автора пьесы она не публиковалась, что немаловажно. Эта правовая сторона существенна, но главное тут — решимость (или нерешительность) редакции. Порицаемые "Новым миром" Бондаренко и Проханов ничего подобного в своих изданиях пока не допускали. И, к вашему счастью, редакторы большинства других литературных изданий.
