Не случайно изучение истории текста как исследовательская процедура следует за установлением видовой принадлежности исторического источника. Мы должны выбрать тот вариант текста, который реализует первичную социальную функцию исторического источника, т. е. максимально отвечает его видовой природе. Применительно к Новому, Новейшему и Постновейшему времени стоит помнить, что значительная часть исторических источников изначально создавалась с расчетом на публикацию: от газетных статей до мемуаристики – на том ее этапе, когда она преодолевает внутрифамильные рамки и пишется, чтобы быть опубликованной в виде книги, а иногда и по заказу какого-нибудь журнала или издательства. В этих случаях логично предположить, что наиболее полно социальная функция исторического источника реализуется в опубликованном варианте. Это тем более важно подчеркнуть, что среди части историков по-прежнему распространен своего рода «архивный снобизм»: такие историки глубоко и искренне убеждены, что «истинная наука» делается только в архиве, по неопубликованным, а еще лучше – по никому до поры до времени не известным историческим источникам, которые они извлекут на свет божий (введут в научный оборот). Природа этого явления была выявлена при анализе определения понятия «исторический источник» в первом разделе, и к этому вопросу мы еще вернемся в третьей главе этой части настоящего учебного пособия. Такие историки считают необходимым обращаться к рукописям автора, желательно к самому первому варианту текста исторического источника.
Давайте рассмотрим абстрактный пример. Возьмем статью (очерк), предназначенную для публикации в газете. Историк, придерживающийся вышеописанной позиции, будет искать черновики автора, утверждая, что именно в них наиболее полно и последовательно воплощен авторский замысел, который потом был «испорчен» (или как минимум деформирован) вмешательством цензора, редактора и, может быть, кого-нибудь еще. Но на уровне здравого смысла мы можем, вероятно, исходить из презумпции адекватности автора статьи, понимавшего требования и ограничения, которые накладывали как социокультурные условия в целом, так и профиль и стилистика конкретной газеты, и, вероятно, принимавшего их, раз уж он решил сотрудничать с этим периодическим изданием. Поэтому логично предположить, что автор уже в момент написания статьи «исказил» свой замысел. Слово «исказил» поставлено в кавычки не случайно, потому что речь идет не об искажении, а о понимании двуединой природы исторического источника как произведения индивидуального творчества и одновременно как продукта культуры, о чем уже много раз говорилось в данном учебном пособии. Но главное даже не в этом: свою публицистическую функцию – воздействие на читателя – статья реализует, только будучи опубликованной в газете. И не стоит забывать еще и о том, что периодическая печать имеет кумулятивный эффект воздействия на читателя и в эту аккумуляцию включается произведение в том виде, в каком оно было опубликовано.
Можно привести абстрактный пример из совершенно иной области – законодательных источников. Конечно же, на стадии выработки закона существенный интерес представляют проекты, поправки, материалы обсуждений, но нормативная функция закона реализуется в его официальной публикации, что подтверждается и тем, что, как правило, закон вступает в силу именно с момента опубликования.
Возможен и иной вариант, затрудняющий выбор текста или даже делающий его вовсе не возможным: автор (издатель) обращается к тексту источника несколько раз на протяжении длительного времени, изменяя текст в той или иной мере при каждом обращении. Так бывает с художественными произведениями или же с неоднократно публикуемыми мемуарами.
Классический пример дает история литературы. Принято считать, что роман-эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир» (а) состоит из четырех томов, (б) содержит в себе значительные по объему вкрапления иноязычных текстов, (в) включает ряд пространных историософских рассуждений. Однако литературоведы знают, что писатель колебался как относительно уместности «употребления французского языка в русском сочинении», так и относительно структурирования текста (в первых двух изданиях, вышедших почти друг за другом в 1868–1869 гг., томов было шесть). Более того, разделив в третьем издании 1873 г. роман на четыре тома (точнее, в аутентичной терминологии, «части»), Л. Н. Толстой одновременно решил заменить все фрагменты на иностранных языках их русскими переводами и вынести «философию» в отдельную «Статью о кампании 12‑го года», помещенную в приложении. Иными словами, известный нам со школы «канонический» текст объединяет черты двух редакций «Войны и мира» – редакции первого и второго полных изданий (откуда идет многоязычие и пространные рассуждения о причинах исторических событий, перебивающие основное повествование) и редакции третьего издания 1873 г. (откуда заимствована четырехчастная структура). Существуют прижизненные издания романа, дающие приблизительно то сочетание текстологических примет, к которому привык всякий прилежный школьник. Это издания 5‑е (1886), 9‑е (1893) и 11‑е (1903). Но подготовкой этих изданий занималась супруга писателя С. А. Толстая, получившая в середине 1880‑х годов доверенность мужа на распоряжение всеми его сочинениями. Как относился к «гибридной» версии текста сам Л. Н. Толстой – неизвестно (с определенного момента писатель вообще утратил интерес к судьбе своего крупнейшего произведения). Иначе говоря, «канонический текст» «Войны и мира» является условностью, лишь до известной степени коррелирующей с авторским отношением к написанному, которое к тому же было разным на разных этапах его интеллектуальной биографии. Когда стоит задача познакомиться с романом из общекультурных соображений, условность общепринятого текста – не слишком большая проблема, однако профессиональному исследователю необходимо знать обо всех этапах складывания текста «Войны и мира», тем более что среди мотивов переработки, предпринятой в издании 1873 г., было стремление приблизить текст к восприятию «простого народа», а значит в эволюции текста воплотилось представление Л. Н. Толстого о потенциальных читателях его произведений.
Другой пример. Мемуары выдающегося советского военачальника Г. К. Жукова (1896–1974) «Воспоминания и размышления» публиковались, не считая интернет-публикаций, более десяти раз с 1969 по 2011 г., из них при жизни автора два раза – в 1969 и 1974 г. В 2002 г. издание мемуаров Г. К. Жукова было осуществлено с учетом последней прижизненной правки автора. Дополнительный тираж этого издания вышел в 2011 г.[714]
С точки зрения источниковедения историографии любопытен такой пример. Один из ведущих историков сталинской эпохи академик Б. Д. Греков (1882–1953) переиздавал свой opus magnum «Киевская Русь» (впервые опубликован в 1935 г. под названием «Феодальные отношения в Киевском государстве») как минимум четырежды[715], приспосабливая оценки исторических событий IX–XII веков к меняющейся политической конъюнктуре. Два издания «Феодальных отношений в Киевском государстве» Б. Д. Грекова несут на себе непосредственный отпечаток споров о феодализме на Руси, развернувшихся в советской историографии середины 1930‑х годов. В свою очередь, в переизданиях монографии, предпринятых автором в 1940‑е годы, явственно ощущается характерный для позднего сталинизма поворот к великодержавной и шовинистической риторике.
В литературоведении для таких случаев применялось понятие «последняя авторская воля»[716]: каноническим чаще всего признавался текст последней прижизненной публикации. В источниковедении же дело обстоит совершено иначе, о чем можно догадаться, если вспомнить о первых трех процедурах анализа происхождения в ходе источниковедческого анализа. Для источниковеда каждая такая публикация, включая авторские прижизненные, – отдельный исторический источник, требующий отдельного анализа исторических условий и конкретных обстоятельств создания. Если же исследование посвящено значению того или иного произведения «как исторического источника» (или «как феномена историографии») в целом, то необходимо ознакомиться со всеми версиями текста и так или иначе учесть каждую из них в интерпретации. В идеале следует выстроить ряд интерпретаций, учитывающих каждое новое состояние произведения, а затем предложить некую общую логику, которая охватит их ключевые черты; если же логика не выстраивается, то, возможно, перед нами несколько произведений, лишь механически инкорпорированных в единое целое (возможно, даже помимо воли автора).
Ученого, который восстанавливает историю текста того или иного произведения, ожидают разнообразные проблемы. Есть опасность столкнуться с утратой значительной части необходимых рукописей (нам известна лишь незначительная часть рукописного наследия домонгольской Руси) и даже изданий (особенно плохо сохраняются издания разнообразных подпольных типографий, хотя такого рода книжная продукция составляет неотъемлемую часть общественной жизни России второй половины XIX – начала XX в.). Кроме того, работая с источниками XX в., приходится принимать во внимание особый порядок использования материалов, составляющих государственную тайну, касающихся частной жизни или охраняемых авторским правом. Однако в современной гуманитаристике существует специальная дисциплина – текстология, – в рамках которой накоплен колоссальный опыт решения самых разнообразных проблем истории текста. Ознакомление с этим опытом, благо он обобщен в ряде фундаментальных трудов[717], – необходимый этап становления историка-профессионала.
