Эту концепцию развивает далее П. Хаттон, который выявляет продуктивную роль традиции в процессе понимания и анализирует новые условия существования герменевтического круга при постмодернистском разрушении традиции[730].
Несмотря на то что в современном гуманитарном познании существует устойчивая тенденция отождествлять герменевтику с интерпретацией, в строгом методологическом смысле исследовательскую процедуру интерпретации в источниковедении следует отличать от герменевтического подхода в истории. В историческом познании не следует смешивать герменевтический круг как способ понимания, основанный на пред-рассудке, на пробрасывании смысла, с осознанной экспликацией контекста в процессе исторической интерпретации. В неклассической и постнеклассической моделях науки применительно к историческому познанию принципиально важно различать герменевтику и интерпретацию исторического источника, поскольку герменевтические процедуры, преобладающая в XX в. диалоговая разновидность герменевтики в строгом смысле имеют целью не научное познание, но истолкование исторического источника с позиции читателя, а также истолкование исторических фактов в контексте определенного нарратива.
Еще раз подчеркнем, что различение герменевтического подхода и интерпретации как процедуры научного познания может быть обнаружено в семантическом различии толкования/объяснения и понимания. Следует признать, что необходимое методологическое различение этих понятий не всегда легко реализуемо в исследовательских практиках исторической науки.
Установление достоверности исторического источника. Прежде всего не следует путать подлинность и достоверность исторического источника. Это совершенно разные понятия, спутать их сложно, но совершенно необъяснимым образом многие поколения студентов испытывают сложности с их различением. Поэтому еще раз разъясним: источник подлинный, если он создан в то время, в том месте и тем автором, как это указано в самом историческом источнике или легко читается по контексту. Понятие, противоположное подлинности, – фальсификация. Подлинность исторического источника устанавливается с применением технических навыков, вырабатываемых преимущественно вспомогательными историческими дисциплинами. При этом излишне пояснять, что фальсификация, будучи выявленной, не утрачивает свойств исторического источника: это исторический источник, созданный в другой время и другим автором, преследовавшим собственные цели.
С тем чтобы не путать подлинность и достоверность, можно уточнить формулировки: если в случае подлинности речь идет о подлинности самого исторического источника, то в случае достоверности корректнее говорить о достоверности его информации. И проблемы здесь уже не технические. Определение понятия «достоверность» выглядит простым только с точки зрения классического типа рациональности, для которого задача науки – постижение объективной реальности, в том числе объективной реальности прошлого. В этом случае действительно все очень просто: информация источника достоверна, если она соответствует этой самой «объективной реальности». Способом установления достоверности выступает так называемая критика исторического источника, основанная на здравом смысле историка и в качестве метода использующая, как правило, лишь сопоставление информации разных источников. Классическое описание этой модели принадлежит уже упоминавшемуся Болингброку:
Защищенный от обмана, я могу смириться с неосведомленностью. Но когда исторические записи не полностью отсутствуют, когда одни из них были утрачены или уничтожены, а другие сохранены и получили распространение, тогда мы подвергаемся опасности быть обманутыми; и поистине должен быть слеп тот, кто принимает за правду историю какой бы то ни было религии или народа, а в еще большей мере – историю какой-либо секты или партии, не имея возможности сопоставить ее с другой исторической версией. Здравомыслящий человек не будет так слеп. Не на единственном свидетельстве, а на совпадении свидетельств станет он утверждать историческую истину [здесь и далее выделено мной. – М. Р.]. Если совпадения нет вовсе, он не будет доверять ничему; если оно есть хоть в чем-то немногом, он соразмерит соответственно свое согласие или несогласие. Даже слабый луч света, блеснувший из чужеземного исторического повествования, часто разоблачает целую систему лжи; и даже те, кто заведомо извращает историю, нередко выдают себя в результате невежества или небрежности <…>. Если же говорить о предмете в целом, то во всех этих случаях нас обмануть всерьез нельзя, если мы сами этого не захотим.
Во всех других случаях делать это – еще меньше смысла, ибо когда историй и исторических хроник вполне достаточно, то даже те, что ложны, способствуют обнаружению истины. Вдохновляемые разными страстями и задуманные во имя противоположных целей, они противоречат друг другу, а противореча, – выносят друг другу обвинительный приговор. Критика отделяет руду от породы и извлекает из различных авторов всю историческую правду, которая лишь частично могла быть найдена у каждого из них в отдельности; критика убеждает нас в своей правоте, когда она основывается на здравом смысле и излагается беспристрастно. Если этого можно достичь благодаря историческим сочинениям, авторы которых сознательно стремились к обману, то насколько легче и эффективнее можно сделать это с помощью тех, кто с большим уважением относился к истине? Среди множества авторов всегда найдутся такие, кто неспособен грубо искажать правду, опасаясь разоблачений и позора, в то время как он ищет славы, или же такие, кто придерживается истины, исходя из более благородных и твердых принципов.
Очевидно, что все они, включая даже последних, могут ошибаться. Находясь в плену у той или иной страсти, первые способны время от времени распространять ложь или скрывать правду, подобно тому живописцу, который <…> нарисовал в профиль портрет государя, у которого был только один глаз[731].
В неклассической модели исторической науки понятие достоверности меняется. Исследователи начинают проявлять интерес не только к «объективным фактам, которые можно извлечь из источника» (по-прежнему распространенный дискурс, маркирующий сохранение классического типа рациональности у современных нам авторов), но и к субъективности автора, его мировидению. Конечно, и в этом случае никто не отменяет проверку так называемой фактической информации исторического источника, но исследователь уже не ставит задачу «отбросить» субъективность автора, но видит в ней самостоятельный предмет исследования, без изучения которого невозможно адекватно воспринять информацию исторического источника. Именно в неклассической модели исторической науки применяется принцип признания чужой одушевленности[732]. Неклассический тип рациональности предполагает ответ на вопрос об искренности автора, наличии или отсутствии умышленного искажения реальности (естественно, субъективной реальности автора, а не «объективной реальности истории»). Конечно, этот подход требует более тонкого исследовательского инструментария, который не может быть в полной мере формализован.
Несмотря на то что неклассическая модель науки сменяет классическую в конце XIX в., проявления классического типа рациональности мы обнаруживаем и у авторов весьма недавнего времени. Выше уже приводились слова П. А. Зайончковского из предисловия к указателю «История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях современников»: «…ценность мемуаров заключается в изложении фактической стороны описываемых событий, а не в оценке их, которая, естественно, почти всегда субъективна»[733].
Постнеклассический тип рациональности востребует главным образом герменевтическую модель определения достоверности, критерием которой выступает согласование части и целого.
Позиционируемая в настоящем учебном пособии неоклассическая модель источниковедения предполагает рассмотрение проблемы достоверности информации исторического источника через призму понятия «эмпирическая реальность исторического мира», при этом акцентируя внимание как на личности автора, особенностях его мировосприятия, так и на включенности исторического источника в систему видов, свойственную определенной культуре, что позволяет эксплицировать скрытые интенции автора, влиявшие не только на характер представления информации в историческом источнике, но и на отбор ее, что вынуждает поставить проблему полноты информации исторического источника.
