реки, на противоположный её берег. Иронично ухмыльнулся.
— Можно я приду к тебе?
— Давай. Я в театре.
Володя не любил возвращаться в «Ласточку». Несмотря на то, что купил эту землю, несмотря на то, что когда-то сознательно построил свой дом рядом со всеми этими воспоминаниями, он избегал туда приходить. Слишком много прошлого таила в себе эта местность: счастье, умещённое в три недели, боль, растянувшуюся на долгие годы.
Идя по деревянному мостику, перекинутому через речку, Володя заметил, как у самой воды пролетела и умчалась вдаль стайка ласточек. И как их только занесло в эти края? Послышался далёкий раскат грома, порыв ветра растрепал волосы, раздул полы пиджака. Володя нервно одёрнул его и пошёл дальше — к воротам лагеря.
Он впервые приехал сюда в девяносто шестом — спустя десять лет после смены в лагере. Пробравшись по заросшей тропе, открыл ржавые скрипящие ворота.
Володя вернулся сюда, чтобы встретиться с Юрой. Пусть он понимал, что вероятность этой встречи слишком мала, но зыбкая надежда всё же теплилась в груди.
И Юры тут, конечно, не было. Но был Юрка — виделся везде призраком прошлого. Володя остановился у корпусов младших отрядов, заметив детскую площадку. Звонкий Юркин смех доносился отовсюду, звучал в кособоких деревянных домишках, летал в воздухе вместе с одуванчиковым пухом. Старая карусель — осевшая, с облезшей краской, — утопала в жёлто-белом одеяле. Володя хотел утонуть в нём, лечь прямо в эти цветы, закрыть глаза и позволить прошлому утянуть себя. Но Володя понимал, что, каким бы сильным ни был соблазн, за этой счастливой фантазией обязательно придёт сильнейшее разочарование.
В девяносто шестом он приехал в «Ласточку», чтобы дойти до их ивы — потому что там хранились самые важные воспоминания. Но память повела его в другую сторону, и, не в силах ей противиться, Володя пошёл к кинозалу. Мимо щитовых, где Юрка впервые его поцеловал, мимо той самой яблони и танцплощадки. Володе слышалась «Колыбельная». Сперва казалось, что звуки исходят от эстрады, но, стоило повернуться к зданию кинозала, как музыка полилась уже оттуда. Володя тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения. Здесь уже давно не звучала эта музыка и никогда больше не должна была зазвучать. Но, спускаясь по старым скрипящим ступенькам, Володя на секунду зажмурился. Вдруг он откроет глаза, а там, внизу, на старых изломанных креслах, сидит Юрка?
Тогда Юра там не сидел. Но он сидел здесь теперь, среди пыли, грязи, обвалившихся стен и торчащих досок. Среди осколков их общего прошлого.
Ступени под Володиными ногами надрывно скрипели, но Юра не обернулся на звук.
— Юр… — Он тронул его за плечо.
Юра всё же поднял голову, посмотрел Володе в глаза, натянуто улыбнулся и равнодушно спросил:
— Как дела?
Володя пожал плечами — сейчас ему совершенно не хотелось вести пустые разговоры.
— Прости меня, Юр, — выдохнул он. — Я… снова наговорил тебе с утра всякого, сорвался. Всё должно быть не так.
Юра встал с кресла, прошёлся до сцены. Зачем-то ковырнул пальцем торчащий из деревяшки гвоздь.
— А как всё должно быть? — спросил глухо, не оборачиваясь.
Володя промолчал — ответ на этот вопрос слишком сильно расходился с реальностью. Они должны были быть вместе и счастливы. Потому что, пройдя такой путь, найдя друг друга после стольких лет разлуки, сохранив память о своих подростковых чувствах — разве могло быть иначе? Разве не сама судьба снова свела их вместе? Почему же тогда всё это неотвратимо рушилось?
Юра направился к ступенькам, осторожно поднялся на сцену. Старые прогнившие доски трещали, в центре настила и вовсе зияла дыра.
— Я ведь всё понимаю, Володь, — сказал он, вышагивая по скрипящему полу. Володя заметил, что в некоторых местах из деревяшек сыпется труха. — У меня депрессия, у тебя на этом фоне обострились психозы. Тебя вывела из равновесия ситуация с крестницей и конфликты на работе. Этот ком обид, недосказанность — всё копится. У меня так же. И мы никуда не можем это деть, только вылить друг на друга. Замкнутый круг.
Юра сделал ещё шаг, и вдруг одна из досок сломалась под его ботинком. Раздался треск, Юра успел переместить вес на другую ногу, чтобы не провалиться под сцену. У Володи сердце ушло в пятки, а Юра вдруг широко улыбнулся.
— Слезай оттуда, Юр, ещё покалечиться не хватало, — позвал Володя.
Юра аккуратно спустился со сцены, но к Володе не подошёл, остался стоять поодаль.
— Помнишь, мы обсуждали, что тебе делать с «Ласточкой»? — спросил он.
— Ну? — живо отозвался Володя. Он ухватился за Юрин вопрос как за соломинку, лишь бы оттянуть разговор, ради которого он сюда пришёл.
— Я бродил здесь, рассматривал — всё почернело, заросло, осыпалось… Знаешь, ведь это место имеет ценность только для нас с тобой — потому что тут наша память. А для других это просто рухлядь. И не надо тут ничего нового строить — надо оставить всё как есть. Дать нашей «Ласточке» зарасти окончательно лесом, опуститься под землю. Ведь когда-нибудь в будущем до этого места дотянется город, тут станут строить какой-нибудь микрорайон, вырубят лес, вскопают всё вокруг и найдут в котловане осколки этого прошлого. — Юра взмахнул руками, шагнул к Володе, посмотрел ему в глаза. — Представляешь, спустя много времени этот лагерь станет чем-то важным для людей, станет историей. Представь, приедут археологи, вскроют культурные слои, найдут фундаменты наших с тобой отрядов, кинозала, эстрады… выкопают статуи, отреставрируют и выставят их в музее. — Он улыбнулся, и Володю эта улыбка больше насторожила, чем порадовала. — Представь Зину Портнову в каком-нибудь белом зале? Будет наша «Ласточка» археологическим объектом. Может быть, даже сохранится память о нас с тобой, наша банка с письмами найдётся, значки наши, галстуки… Чтобы «Ласточка» стала значимой не только для нас, нужно дать ей умереть.
Володя задумчиво оглядел зал: выцветший занавес, выбитые стёкла, дырявую сцену. И правда ведь — рухлядь. Да, это их прошлое — и оно невообразимо ценно, потому что в нём они были счастливы. Но правильно Юра когда-то сказал: в том прошлом они были обречены на расставание, в том прошлом у них не было будущего. Вот только теперь Володя сомневался, что будущее есть у них в этом
