мужика сразу выдавал крестьянского. Холоп потирал грубые руки свои, отмеченные мозолями, да всё вглядывался в даль.
Его неказистая кобылка с худыми, впавшими боками стояла у самого берега и пила холодную речную воду. Изредка она водила ушами, когда крестьянин вновь и вновь тяжко вздыхал да в волнении семенил на месте, али прохаживался из стороны в сторону. Наконец мужик замер, завидев вдалеке одинокого всадника. Отойдя от белоствольных берёз, крестьянин поднял руку да присвистнул на наученный манер.
Когда князь Иван Андреевич Бельский спешился, мужик поспешил снять шапку да отдал низкий поклон. Княжеское облачение было едва ли не беднее, нежели старый тулуп крестьянина. На сих встречах Бельский прибеднялся в одёже, и то верно – внимания никакого нынче не надобно было ни князю земскому, ни крестьянину, что служит в самом Кремле Московском. Холоп невольно огляделся – мало ли?
– Иван Андреич, – молвил холоп, положа руку на сердце да подавшись вперёд.
– Что же нынче? – спросил князь.
– Скверно всё нынче, княже! – сплюнул наземь холоп.
– Об чём же мне неведомо? – вопрошал Бельский, снимая кошель с пояса своего. – Неужто царь и впрямь всё паче безумству предаётся?
Заслышав звон монет, крестьянин сглотнул да вновь украдкой огляделся.
– Ох уж наш царь-батюшка такому предаётся… Об том лишь шепчутся, наверняка того не ведаю… – забормотал крестьянин, понизив голос свой. – От же и слухи ходют, что срамно об том и вслух молвить.
Бельский подался вперёд, готовый внимать.
* * *
– От бабы пошли, щепки худосочные! – причитал Малюта, с грохотом обрушив руку свою на стол и с тем подзывая холопа наполнить сызнова чашу его. – Грудей нормальных уж не видывали сколько? Все точно нежить, не на что и позариться!
– Да что ж ты брешешь-то почём зря? Славные девки боярские! – заспорил Афанасий.
Малюта с усмешкой отмахнулся от Вяземского.
– Тебе, поди, малолеток подавать – а те уж вовсе без грудей! – молвил Скуратов.
– Да не в том же дело, – возразил Афанасий, упреждая Малюту жестом. – Впервой, чтобы сосцы были малые, а где ж такое, чтобы на грудях больших? Чё хочешь думай, а младые груди всяко сладостней, нежели у мамок, обвислые! Пущай и взаправду и вовсе грудей не будет.
– Так то и сказал Малюта – тебе токмо малолеток бы да мучить! – усмехнулся Алексей, утирая усы. – От и нынче принялся за мелюзгу эту, боярскую дочурку. Там и глядеть неча – не то что мамка ейная! От баба что надо!
– Да видали и покраше! – пожал плечами Малюта.
– А где Фёдор? – протянул царь, окидывая взором братию.
Алексею кусок пошёл не в то горло – благо Скуратов крепко огрел Басмана по спине. Прочистив горло, Алексей в недоумении поглядел на царя. Иоанн же осматривал братию – иные опричники слышали речь его да переглядывались меж собою, хранясь в безмолвии. Афанасий отвёл глаза да уткнулся в кулак, сдерживая смех. Точно прочищая горло, Вяземский резко выдохнул и вновь припал к чаше.
– Так с немцем в кабаке остался али нет? – молвил Хворостинин.
– Всё так, – кивнул Афанасий, вскинув брови да прихватывая осетра с серебряного блюда.
Басман-отец уж оправился, вдарив пару раз себя в грудь, да уж и усмехнулся, продолжая застолье.
* * *
Деревья мало-помалу утрачивали пышность крон своих. Пожелтевшие леса отыграли буйну осень, и ныне степенно опадала богатая листва. Ветви голо чернели, покуда последняя дичь готовилась ко спячке. То было крайним временем, как можно было выйти на охоту пред лютою зимой. Земля уже остыла, и поздними вечерами да спозаранку увидать можно было первые хрупкие кромки льда. Стояли последние дни пред лютыми морозами, которые уж нависли незримым зимним дыханием над землёю Русской.
Поредела дичь, запрятавшись в норы свои, али суетливо да украдкою готовилась ко спячке. Голые ветви изредка покачивались, согласно кивая меж собою, – то скакали торопливые белки от дерева к дереву, припрятывая запасы. Последняя охотничья пора встречала нынче князя Ивана Андреевича Бельского и ратного друга его, князя Димитрия Фёдоровича Овчинина. Свела судьба их уж много лет назад. Бельский главенствовал над Овчиной, покуда был воеводою в Крыму. С Овчининым они скоро сделались в особом свойстве, в коем пребывали и по сей день.
Димитрий Фёдорович был человеком простым, душа нараспашку, но вовсе не дурак. Преславно показал себя Овчинин на службе Бельского, не раз был отмечен почестями за ратные подвиги. Воротившись в Москву, верно, как и многие, Овчинин на душу не переносил новых порядков, да хватало уму не лезть на рожон. Димитрий Фёдорович страшно сокрушался, понося новый уклад, но Бельский надоумил друга своего – на людях не пускаться в брань супротив опричников.
– Ежели своей головы не жалеешь, о жене думай, – твёрдо бросил Иван Андреевич.
Овчинин не мог оставаться глухим к словам князя Бельского, и поумерил он ненависть и гнев свой. Всяко любил Димитрий супругу и лишь мыслью о ней и спасался в дальних походах на службе царской. Не будь её, не будь сыновей его малолетних – почём знать? Быть может, и воспрянул бы Овчина супротив царя, супротив дьявольских его законов, супротив чёртовой опричнины, как знать? Быть может, так оно и было бы. Именно так и сказывал Овчинин друзьям ратным, близким на застольях, предавшись крепкой медовухе.
Приходилось мириться с новым уставом. Прознал Димитрий, что нету царю никакой жалости к князьям благородным, к чести их, к ратной выслуге да верности – что нашепчет ему лукавый опричник, так то и будет. Чувствовал тот, как нависла не токмо над ним, но и над всею столицей красной чёрная тень да скалила из-за тёмных закоулков псиную пасть. Посему же, как и прочим земским, опротивела князьям Москва, по коей шныряют безбожники царские с шашкой наперевес.
Оттого одною излюбленною забавой оставалась охота для князя. Леса княжества Бельского богаты дичью, да и сам князь был не прочь иной раз изловить дичь покрупнее. Загонщики уж известили князей о добыче – здоровенный кабан с жёлтыми клыками, торчавшими в разные стороны. Уж брали зверя в кольцо, и сбежать ему не будет никакой мощи.
Углядев вдали ускользающую дичь, князья стегнули ловких лошадей своих да погнались в погоню. Бросивши копьё своё в нетерпении, Бельский грубо выругался, ибо дал маху. Меж тем кабан смог уйти, скрывшись меж лазов под поваленными многолетними древами. Та преграда была слишком крута для княжеских скакунов.
– Да брось! – отмахнувшись, молвил Овчинин, переводя дыхание. – Чай, не последняя охота!
Бельский с досадой цокнул, мотнув головой да всё глядя вслед зверюге – покачивалась одинокая, голая поросль бурьяна, и лишь по тому шевелению прознать можно было, куда
