Среди тех, кто оказался в Лондоне в момент объявления перемирия, был полковник Алан Брук. «Этот невероятный вечер обнажил мои чувства, – впоследствии вспоминал он. – Я ощущал непередаваемое облегчение оттого, что наконец все закончилось, но меня захлестывали волны воспоминаний о годах войны. В тот вечер меня переполняла тоска, и я рано отправился спать». Его брат Виктор погиб в бою на Западном фронте более четырех лет назад, в самый первый месяц войны.
В Рочестере звонили колокола собора, празднуя окончание войны, а Люси Сторз дома благодарила Бога, что все четверо ее сыновей остались живы. Зазвонил телефон. Это была подруга; она сообщила, что Фрэнсис, второй сын Люси, прошлым вечером умер от ран. В Северном Уэльсе Роберт Грейвз только что узнал о гибели двух друзей. Два месяца назад был убит его зять. Услышав новость о перемирии, впоследствии вспоминал он, «я долго бродил в одиночестве по дамбам над болотами Рудлана (древнее поле битвы), шепча проклятия, всхлипывая и думая о мертвых».
В Шрусбери у границы с Уэльсом родители Уилфреда Оуэна слушали колокола собора, звонившие в честь перемирия, когда пришла телеграмма, извещавшая о смерти их сына.
Бурное, пьянящее ликование время от времени омрачалось печальными воспоминаниями. Улицы были заполнены людьми – они пели и танцевали от радости. В Лондоне огромная толпа собралась на Трафальгарской площади; другие отправились на прилегающую улицу Мэлл. Вместе с известием о мире радость распространялась по всем городам и деревням Европы. 11-летний Десмонд Флауэр вспоминал, как «мы маршировали по саду в ночных рубашках, дули во все, во что можно дуть, и молотили по всему, что попадалось под руку, например по чайным подносам».
Победа вызвала бурный всплеск радости во всех столицах союзников. «Кто пожалеет об этих чувствах или захочет осмеять их несдержанные проявления? – спрашивал Черчилль десять лет спустя. – Эти чувства разделяли все союзные страны. В каждой столице, каждом городе стран-победительниц, на всех пяти континентах по-своему повторялись сцены, происходившие в Лондоне. Недолго длились эти часы триумфа, и воспоминание о них скоро исчезло. Они оборвались так же внезапно, как и начались. Слишком много было пролито крови, слишком много затрачено жизненных сил, и слишком остро ощущались утраты, понесенные почти каждой семьей. Вслед за торжествами, радостными и в то же время печальными, которыми сотни миллионов людей отметили осуществление своих задушевных желаний, наступило тяжелое пробуждение и разочарование. Правда, безопасность была обеспечена, мир восстановлен, честь сохранена, промышленность могла отныне развиваться и процветать, солдаты возвращались на родину, и все это приносило известное удовлетворение. Но торжество отступало, сменяясь болью за тех, кто никогда не вернется». В тот вечер за ужином на Даунинг-стрит, 10, Ллойд Джордж сказал гостям, что, будь его воля, он бы повесил кайзера. Присутствовавший на обеде Черчилль с ним не согласился.
Во Франции Першинг был раздосадован тем, что к его совету не прислушались и война не продолжилась до тех пор, пока немцы не сложат оружие на поле боя. «Полагаю, наши операции закончились, – заметил он, – но еще несколько дней могли бы очень многое изменить… Боюсь, Германия не понимает, чего избежала. Будь у нас еще неделя, мы бы их проучили». Немцы не сложили оружие, не оставили позиции, их пулеметы были на месте, а солдаты по-прежнему находились на французской и бельгийской земле. Поэтому они считали, что их предали те, кто подписал перемирие, за столом переговоров отдав победу союзникам. В тот день генерал фон Эйнем, командующий немецкой 3-й армией, сказал своим солдатам: «Огонь прекращен… Непобежденные… вы заканчиваете войну на вражеской земле».
Солдаты союзников отмечали победу тем, что было под рукой. «Вечером, – вспоминал Гарри Трумэн, – вся французская батарея была пьяной от вина, которое пришло вместе со скудным пополнением боеприпасов. Каждый из них считал своим долгом подойти к моей койке, отдать честь и крикнуть: «Да здравствует президент Вильсон, да здравствует капитан американской артиллерии!» Ночью я не спал. Пехота стреляла в воздух из ракетниц Вери, израсходовав весь запас, а также из винтовок и пистолетов, и всю ночь производила шум с помощью всего, что попадалось под руку».
В Соединенных Штатах в городе Сидар-Рапидс, за тысячи километров от Франции, старшеклассник Уильям Л. Ширер, уже записавшийся на школьные курсы подготовки офицеров, разочарованно наблюдал за тем, как все радуются миру. «Молодой врач, женатый на нашей двоюродной сестре, – впоследствии вспоминал он, – ушел на войну и недавно вернулся из Франции с сожженными газом легкими; теперь он медленно умирал. Тем не менее мне было трудно примириться с тем, что мне уже не придется воевать, поскольку президент Вильсон сказал – а я ему верил, – что демократии в мире ничего не угрожает» [282].
Война закончилась. В стихотворении, посвященном только что подписанному перемирию, Томас Гарди писал:
Мы пережили подлинные Страсти.Отчаянье, вскипавший гнев и холод.Тревоги неослабные и скорбиНе обошли ни молодых, ни старых.«Зачем?» – шептал дух кроткий состраданья.
Но люди медлили с ответом. ВрагРазил народы слепо и жестоко.Забыли мы о мудрости веков,Не думали о самоотреченье,Встречали милосердье криком: «К черту!»
Потом на нас пролилась Божья милость:Мир на земле и тишина на небе.Все, как могли, с себя стряхнули беды.Зловещий дух ехидно усмехался:«И поделом вам всем!»«За что, зачем?» —Опять шептал дух кроткий состраданья.
Глава 28
Заключение мира и память
День заключения перемирия, 11 ноября 1918 г., Австрия встретила без империи, а Германия без императора. «Милитаризм и бюрократия здесь полностью упразднены, – писал в тот день Альберт Эйнштейн в открытке матери. – Похоже, нынешнее руководство соответствует стоящим перед ним задачам». Но задачи, стоявшие перед побежденными государствами, были громадными: примирить революционные левые силы и милитаристские правые, восстановить разоренную войной экономику, поддержать дух нации в условиях поражения и усиливающейся «вины за войну», желания вернуть захваченные территории, утраты веры в собственные силы и поиска козлов отпущения.
Для победивших держав ноша мира тоже была тяжела – нужно было выполнять обещание лучшей жизни для солдат, моряков и летчиков, вернувшихся с поля битвы. И для победителей, и для побежденных боль и утраты войны невозможно полностью, а для многих даже частично, сгладить социальными или медицинскими реформами. «Не знаю, радоваться ли мне или сожалеть, что я остался жив, – писал генерал Фрейберг английскому другу 18 ноября, когда вместе со своим подразделением шел через Бельгию к границе Германии. – Знаю лишь, что я не виноват в том, что выжил».
В двух отдаленных регионах бои продолжались и после заключения перемирия. 21 ноября в Центральной Албании командующий австрийскими войсками генерал Пфланцер-Балтин, не знавший, что война закончилась, а монархия Габсбургов пала, на плацу по-прежнему использовал приветствие, принятое в империи. Два дня спустя в Восточной Африке 150 немецких солдат и 3000 африканцев под командованием генерала фон Леттов-Форбека, оставшегося непобедимым после четырех лет боев на огромной территории, сдались британским войскам в городе Аберкорне в Северной Родезии.
100 немецких солдат и 3000 африканцев, сражавшихся в его отряде, погибли в боях или умерли от болезней за четыре года этой восточноафриканской эпопеи, во время которой им пришлось преодолевать сотни километров по дикой и негостеприимной местности. В британских войсках потери составили 3000 индийских солдат. За четыре года от болезней умерло и 20 000 африканских носильщиков, помогавших обеим армиям.
Утром 1 декабря британские подразделения пересекли границу Германии. Этот день, писал фельдмаршал Хейг в своем последнем донесении, «навсегда останется в памяти как свидетельство исполнения надежд и награда за четыре года героической борьбы». По иронии судьбы именно в этот день, как отмечал Хейг, ситуация со снабжением стала «критической»; войска продвигались вперед так быстро, что обозы с продовольствием просто не могли их догнать. Победителям пришлось сделать остановку на три дня, а затем продолжить свой триумфальный марш.
Когда 1 декабря американские войска вошли на территорию Германии, то были поражены контрастом между разрушенными деревнями и фермами зоны боев на севере Франции и «тщательно ухоженными полями и зажиточными деревнями» Германии. Солдаты были усталыми и промокшими: они шли маршем две недели, почти все время под дождем, к городам на Рейне, которых не коснулась война и жителей которых возмущало присутствие завоевателей: они были убеждены, что не потерпели поражение на поле боя, а мир стал результатом неспособности руководства страны подавить революцию и республиканские идеи.
