Статья была точной, явно тщательно подготовленной, но, что важнее всего, сочувственной, и под ней стояло имя Майкла Кортни.
На следующий день в редакцию «Мейл» Майклу позвонил Соломон Ндули и предложил снова встретиться. Когда они пожали друг другу руки, Соломон Ндули сказал:
– Простите, я судил о вас неверно. Что вы хотите узнать?
Соломон ввел Майкла в необычный мир, о существовании которого тот даже не подозревал, – мир черных пригородов. Он организовал для него встречу с Робертом Собукве, и Майкла поразила глубина негодования главы Панафриканского конгресса, в особенности по отношению к закону о пропусках, поразило нетерпение, с каким этот человек ждал переворота в обществе, и плохо скрываемое стремление к насилию.
– Я попытаюсь договориться о вашей встрече с Манделой, – пообещал Соломон, – хотя, как вы знаете, он сейчас в подполье и его разыскивает полиция. Но есть и другие, с кем вам надо поговорить.
Он отвез Майкла в больницу Барагванат и познакомил с женой Мозеса Гамы, красивой молодой зулуской, которую Майкл видел на суде в Кейптауне. Виктория дохаживала последние дни беременности, но ее спокойное достоинство глубоко поразило Майкла, однако потом он ощутил за ним страшное негодование и угрозу насилия, то же, что почувствовал в Роберте Собукве.
На следующий день Соломон снова отвез его на «Ферму Дрейка», чтобы познакомить с человеком по имени Хендрик Табака; этот Табака, по-видимому, владел всеми небольшими магазинами и заведениями в округе и походил на борца-тяжеловеса, с головой как испещренное шрамами пушечное ядро.
Майклу показалось, что Табака представляет противоположный полюс самосознания черных.
– У меня есть семья и бизнес, – сказал он Майклу, – и я буду защищать все это, и от белых, и от черных.
И Майкл вспомнил точку зрения, которую высказывал его отец, но которой сам Майкл до сих пор уделял недостаточно внимания.
– Мы должны дать кусок пирога и черным, – говорил Шаса Кортни. – Дать им что-то в собственность. Подлинно опасен только тот, кому нечего терять.
Вторую статью в цикле Майкл назвал «Гнев» и попытался описать в ней глубокое и горькое негодование, с которым столкнулся во время своего погружения в теневой мир черных пригородов. Он завершил статью словами:
«Несмотря на этот глубокий гнев, ни у одного из черных лидеров, с кем удалось поговорить, я не встретил никаких указаний на ненависть к белым как индивидам. Их негодование направлено только на политику националистического правительства – политику апартеида, в то время как огромное сокровище взаимной доброй воли, созданное этими расами за триста лет существования, кажется, нисколько не уменьшилось».
Он отнес статью Леону Гербштайну в четверг и сразу погрузился в редакционное обсуждение, которое продолжалось до восьми вечера. Леон Гербштайн пригласил своего помощника, а также заместителя главного редактора, и взгляды разделились: от предложения напечатать с небольшими поправками до полного отказа от публикации из страха вызвать гнев совета по цензуре – правительственной цензуре, которая имела право конфисковать тираж газеты или вообще закрыть «Мейл».
– Но ведь все это правда, – возражал Майкл. – Я подтверждаю каждый факт, который привожу. Это правда и это очень важно – вот что главное.
Все три журналиста с жалостью посмотрели на него.
– Хорошо, Майки, – наконец отпустил его Леон Гербштайн. – Ступай домой. Завтра я сообщу тебе окончательное решение.
Когда Майкл вернулся домой, он увидел, что у входа в его квартиру кто-то сидит на брезентовом портпледе. Только когда этот человек встал, Майкл узнал необычайно широкие плечи, сверкающие очки в стальной оправе и космы.
– Гарри! – радостно закричал он и бросился обнимать старшего брата. Они сидели на кровати и возбужденно разговаривали, перебивая друг друга, смеясь и охая из-за новостей.
– Что ты делаешь в Йохбурге? – спросил наконец Майкл.
– Приехал с «Серебряной реки» на выходные. Хочу посмотреть новый компьютер в головном офисе, и есть несколько вещей, которые мне нужно проверить в земельном управлении. И вот я подумал – какого дьявола? Зачем тратить деньги на отель, когда у Майкла есть квартира? Могу я поспать у тебя на полу?
– Кровать раскладывается в двуспальную, – счастливо ответил Майкл. – Тебе не придется спать на полу.
Они спустились в ресторан Косты, и Майкл заказал – на вынос – цыплят с карри и с полдюжины банок кока-колы. Они ели из пакета одной ложкой, чтобы меньше мыть посуды, и проговорили далеко за полночь. Они всегда были очень близки. Майкл, хотя был младше, всегда упрямо вставал на сторону Гарри в те ужасные детские годы, когда Гарри мочился в постель, а Шон издевался над ним. К тому же Майкл до этой минуты по-настоящему не понимал, насколько он одинок в этом чужом городе, и теперь на них лавиной обрушились ностальгические воспоминания, неограниченная потребность во взаимном внимании, необходимость обсудить множество невероятно важных тем. Они просидели допоздна, говоря о деньгах, о работе, о сексе и обо всем на свете.
Гарри был поражен, узнав, что Майкл зарабатывает тридцать семь фунтов десять шиллингов в месяц.
– А почем тебе в месяц обходится эта конура? – спросил он.
– Двадцать фунтов, – ответил Майкл.
– Остается семнадцать фунтов десять шиллингов в месяц на еду и все остальное.
– Ну, не так уж плохо – папа мне добавляет кое-что на расходы. А ты сколько зарабатываешь, Гарри? – спросил Майкл, и Гарри виновато посмотрел на него.
– Я получаю бесплатно квартиру и еду, и мне как ученику управляющего платят сотню в месяц.
– Черт побери! – На Майкла это произвело глубокое впечатление. – И что ты со всем этим делаешь?
Настала очередь Гарри удивиться.
– Откладываю, конечно. У меня в банке уже больше двух тысяч фунтов.
– Но куда ты их денешь? – настаивал Майкл. – На что потратишь?
– Да ведь деньги не для того, чтобы их тратить, – объяснил Гарри. – Деньги берегут – если хочешь разбогатеть.
– А ты хочешь разбогатеть? – спросил Майкл.
– А что еще делать?
Гарри был искренне удивлен.
– Как насчет того, чтобы лучше всех делать свою работу? Разве нет ничего, к чему можно стремиться, кроме богатства?
– Конечно, – с облегчением сказал Гарри. – Но тогда прощай богатство.
Было уже два часа, когда Майкл наконец выключил ночник и они улеглись валетом. В темноте Гарри задал вопрос, который до сих пор не мог задать:
