— делопроизводитель, титулярный советник Константин Лобанов (погиб),
— командир броненосца капитан 1-го ранга Николай Матвеевич Яковлев (спасен),
— старший офицер лейтенант Александр Николаевич Лодыгин (погиб),
— вахтенный начальник мичман Алексей Окунев (погиб),
— вахтенный начальник мичман барон Николай фон Клебек (погиб),
— ревизор мичман Петр Акимов 5-й (погиб),
— старший минный офицер, лейтенант Константин Унковский (спасен),
— младший минный офицер, лейтенант Николай Иениш 2-й (спасен),
— старший артиллерийский офицер лейтенант Любим Кнорринг 1-й (погиб),
— младший штурман лейтенант Владимир Вульф (погиб),
— вахтенный офицер мичман Николай Шлиппе (спасен),
— вахтенный офицер мичман Петр Лепешкин (погиб),
— исполняющий должность CTapniero судового механика, помощник старшего инженер-механика Антон Петрович Перковский 2-й (погиб),
— помощник старшего судового механика младший инженер-механик Генрих Сейпель (погиб),
— младший судовой механик младший инженер-механик Дмитрий Смирнов (погиб),
— старший врач надворный советник Андрей Николаевич Волкович (погиб),
— младший врач лекарь Иван Константинов (погиб),
— комиссар титулярный советник Александр Шмидт (погиб),
— Иеромонах отец Алексий (погиб),
— капитан 2-го ранга Николай Александрович Кроун (погиб),
— художник Василий Васильевич Верещагин (погиб),
— лейтенант Георгий Дукельский (погиб),
— мичман Борис Шишко 2-й (погиб),
— мичман Лев Шмидт 4-й (погиб),
— мичман Сергей Бодиско (погиб)».
Командир крейсера «Баян» капитан 1-го ранга Роберт Николаевич Вирен Чтобы читатель мог зрительно представить себе одну из величайших по своим последствиям катастроф в истории русского флота, приведем малоизвестные записки одного из спасенных офицеров «Петропавловска» лейтенанта Николая Иениша 2-го, написанных уже капитаном 1-го ранга Иенишем для юбилейного сборника «Порт-Артур. Воспоминания участников», вышедшего в Нью-Йорке к 50-летию защиты Порт-Артура. Как всегда, немного структурировав и дополнив возможными комментариями.
Гибель «Петропавловска»
(Свидетельство и личные переживания)«Баян» поставлен в два огня
«Раннее еще мглистое утро. Получено известие с Золотой Горы, что миноносец “Страшный” далеко в море окружен и расстреливается японскими миноносцами. “Баян” посылается на помощь. Броненосцы лихорадочно поднимают пары. Мы ничего не можем видеть, и все в тревоге. Известие, что “Страшный” погрузился. Затем, что “Баян”, по-видимому, спасает людей и начал бой с появившимися японскими крейсерами. Потом:
— “Баян” поставлен в два огня.
Всеобщая тревога усиливается. Но “Петропавловск” уже полным ходом идет по направлению пальбы. Остальные суда, далеко позади, продолжают вытягиваться из Порта. Неприятельские крейсера исчезают, и мы быстро сближаемся с “Баяном”, уже идущим в нашем направлении. Семафор адмирала:
— Почему оказались поставленными в два огня? Ответ Вирена теперь на нашем правом траверсе:
— Поставил себя в два огня, чтобы иметь возможность использовать огонь всей своей артиллерии.
— Какая безумная храбрость! — восклицает адмирал. И мгновенно подумав:
— Но какой умный маневр!»
Под впечатлением взрыва под кормой…
«После утомительного раннего утра, полного тревоги, вызванной гибелью “Страшного” и боем “Баяна”, и в ожидании возможного боя несколько офицеров спустились в кают-компанию перекусить и влить в себя горячего.
Момент взрыва на эскадренном броненосце «Петропавловск». Рис. худ. Н. Кравченко, сделанный под непосредственным впечатлением происшедшего. Отчетливо видно облако взрыва именно над кормовой частью броненосца За длинным столом у минного аппарата напротив меня сидел вечно веселый Сейпель (младший инженер-механик), неподалеку — озабоченный Перковский (старший инженер-механик), в стороне еще три офицера, лиц которых я не видел. Я держал пред собою на столе мой Фолдинг и переменял израсходованную утром катушку. Через иллюминаторы, открытые для разгона возможных ядовитых газов шимозы, прохладный сквознячок прогуливался по помещению. Вдруг характерный звук минного взрыва, сопровождаемый страшным вертикальным толчком, как бы подбросившим наш массивный стол и вырвавшим у меня из рук мой аппарат, заставил нас вскочить на ноги.
У всех впечатление взрыва — непосредственно под нами. Одновременно продолжительная вибрация броневой палубы и легкий крен на нос. Кто-то крикнул: “Задраивайте иллюминаторы!” Мы бросились было к ним, но их было слишком много, а продолжающиеся вибрации и какой-то странный шум, проникавший через открытую дверь, вынудили нас побежать к ней (другая была задраена снаружи). Впереди меня Сейпель, нахлобучив фуражку, устремился по коридору в машину.
Всё еще находясь под впечатлением взрыва под кормой и считая себя последним, я остановился за дверью и начал ее задраивать.
Только я набросил один болт, а со вторым не успел справиться, ибо кто-то сильно давил на дверь изнутри, как раздался второй взрыв, ясно где-то в носу, и корабль задрожал еще сильнее. Бросив дверь, побежал по трапу. Едва достиг половины — взрыв где-то под соседней башней. Палуба, прилегающая к ее кожуху, раскрылась, стена огня пронеслась сбоку, спалив ворс правой стороны моей меховой тужурки, и исчезла. Но трапа не тронуло».
Прервав на минуту лейтенанта Иениша, обратим внимание читателя на тот факт, что первоначальный взрыв произошел в кормовой части броненосца, вопреки традиционному мнению, что первый взрыв «произошел под носовой частью броненосца, у отделения подводных минных аппаратов и находящегося под ним отделения мин заграждения»{347}.
В книге «Отвергнутая победа», посвященной судьбе так называемой Порт-Артурской иконы «Торжество Пресвятой Богородицы» в русско-японской войне, приводится свидетельство, не имеющее, разумеется, никакого отношения к техническим проблемам гибели «Петропавловска»:
«Вскоре после гибели вице-адмирала Степана Осиповича Макарова в газете “Русь” была напечатана корреспонденция из одного южного русского города, где проживала родная сестра погибшего адмирала. В самый день и час гибели “Петропавловска” адмирал Макаров явился ей во сне. Вид его был растерянный и печальный.
— Я не погиб еще, Варя, — сказал он, — взрыв был в кормовой части броненосца. Мне страшно тяжело, Варя, но я еще не погиб окончательно»{348}.
Не вдаваясь в вопрос возможности внетелесного общения душ, признаваемого, впрочем, в наши дни даже многими представителями точных наук, скажем только, что о взрыве в кормовой части броненосца, сестра адмирала не смогла бы узнать ни из каких современных ей источников. Такой вот неразъясненный взрыв. Но вернемся к лейтенанту Иенишу.
Никак нет, Ваше Благородие
«Во второй палубе поднималась по трапу бегом сплошная струя матросов. У подножия образовалась пробка. Но никаких признаков паники не было. Я приостановился, чтобы пропустить эту толпу и бросился к находившейся рядом моей каюте, желая — курьезная в такой момент идея — взять висевший там на стенке портрет моей тетки, артистки Заньковецкой. Но у самой двери, услыша раскат нового взрыва где-то в центре и почувствовав усиление крена, повернул к трапу. Он был уже свободен.
В этот момент заметил часового у денежного ящика, прикрепленного у кожуха башни. На мой приказ: “Бросай всё и беги”, ответ: “Никак нет, Ваше Благородие, не могу”. Больше я его уже не видел, ибо был последним, поднявшимся по вздыбленному уже трапу».
Все-таки в таком соблюдении Устава караульной службы в Русском Императорском Флоте есть что-то грандиозное. Причем случай на «Петропавловске» — отнюдь не исключение. То же самое было и на гибнущих цусимских кораблях.
Не бросайтесь с наветренного борта
«Наверху картина полной катастрофы. Направо — среди взвивающихся на бесконечную, казалось, высоту столбов пламени и клубов дыма, вырывающихся впереди задней трубы из спардека во всю его ширину, взметываются огромные осколки чего-то. Корабль уходит носом в воду, кренясь на правый борт.
“Виктория”[262] — мелькнуло в голове.
Предо мною быстро вздымающийся левый борт, на котором несколько матросов и Перковский в белом кителе бросаются один за другим за борт. Чуть слева от них доктор Волкович в расстегнутом пальто поднимается с трудом, на четвереньках, по палубе, к борту. Куски исковерканного железа падают кругом. А вдали, как радостный контраст, ярко освещенные солнцем ликующие высоты Золотой Горы и Электрического Утеса. Весь корпус корабля непрерывно дрожит. За кормой слышится шум работающего в воздухе, быть может, остаточным паром, винта. Вдруг мозг пронизывают слова моего покойного отца: “Когда корабль гибнет, никогда не бросайся с наветренного борта”[263].
