Предо мною быстро вздымающийся левый борт, на котором несколько матросов и Перковский в белом кителе бросаются один за другим за борт. Чуть слева от них доктор Волкович в расстегнутом пальто поднимается с трудом, на четвереньках, по палубе, к борту. Куски исковерканного железа падают кругом. А вдали, как радостный контраст, ярко освещенные солнцем ликующие высоты Золотой Горы и Электрического Утеса. Весь корпус корабля непрерывно дрожит. За кормой слышится шум работающего в воздухе, быть может, остаточным паром, винта. Вдруг мозг пронизывают слова моего покойного отца: “Когда корабль гибнет, никогда не бросайся с наветренного борта”[263].
Я остался на месте, опираясь на раму люка. Несколько секунд, и поваленная по тревоге шлюп-балка поворачивается на оси и, скользя по палубе, скашивает Волковича. Навзничь, на своем раскинутом пальто, с раскинутыми руками, бескровным лицом и закрытыми глазами, он проскальзывает по склону палубы. Протягиваю руку, чтобы удержать его за пальто, но могу только коснуться сукна. Повернувшись для этого, вижу на вздымающемся крайнем юте группу — человек в 30 матросов и благородную голову Верещагина, окаймленную барашком высокой шапки и воротника, как бы прикованных к борту звуком вращающегося винта.
Еще несколько мгновений — и новый взрыв выбрасывает, как пробку, правую кормовую 6-дюймовую башню. Соседняя с нею стрела Темберлея срывается с места, с басистым ревом вихрем проносится над моей головой и сметает всю группу Верещагина.
Хороший (в то время) пловец и незаурядный ныряла, я жду только удобного момента, чтобы покинуть судно. Вода быстро подходит по палубе с правого борта. Под впечатлением, что корабль переворачивается[264], я отрываюсь от люка, пробегаю несколько шагов по наклону, бросаюсь в воду и ныряю вкось на глубину, уходя от массы броненосца, проходящего надо мной, унося видение сектора голубого неба между накрывающей палубой и морем. Только на мгновение чувствую тянущую в сторону силу и ухожу еще глубже до полного истощения запаса воздуха. Открыв рот, как пробка возвращаюсь на поверхность.
Корабль уже исчез. Море черно вокруг от угольной пыли и между траурными волнами ныряют какие-то обломки и головы людей. И над всем этим носится страшный протяжный вой. Кажется, что все море стонет. Это сливающиеся непрерывные крики людей. А на горизонте всё тот же сияющий под солнцем берег».
Только бы адмирал жив остался
«Впервые с момента взрыва чувство ужаса влилось в меня с этим стоном, и одновременно мысль о судьбе адмирала. Неудержимо тянуло удалиться от этой черной пелены. Перевернулся на спину, чтобы отдышаться, снял ботинки. Вдруг находящая волна наваливает сверху и с ног какую-то массу. Взглянул — спина бушлата матроса, нелепо работающего руками, и его затылок, заливаемый водой, на моей груди. Первое побуждение — поддержать. Вдруг рука матроса захватывает сверху мою тужурку. Явно, он не владеет собой. Расстегиваю тужурку, чтобы оставить ее ему, но руки держат за обе полы. Остается погрузиться горизонтально в глубину. Он оставляет меня, и я выныриваю в стороне.
За волнами ничего не видно. Плыву дальше. Еще два раза кто-то хватается за меня. И каждый раз я ныряю, чувствуя слабость от холода, охватывающего ноги, — напрасно скинул ботинки! Застегнул тужурку.
Наконец, вижу группу из четырех матросов, курьезно спаянную на волнах. Кричат: “Сюда, Ваше Благородие!” Приближаюсь и натыкаюсь на что-то под водой. Оказывается, шлюпочная мачта, за которую они держатся руками и которая под этим давлением находится под водой. Первые их слова: “Видели адмирала?” И в следующие минуты одна тема:
“Что броненосец! Только бы адмирал жив остался!”»
Александр Сергеевич, офицер здесь!
«Наш горизонт — нуль. Кое-где возвышаются корпуса кораблей. Вдруг начинается пальба. Несколько снарядов падает в нашем направлении. Должно быть, начинается бой с японцами. Просыпается инстинкт начальника: “Ну теперь не до нас, нужно беречь силы и ждать миноносцев”. Наша мачта держит нас больше морально. Только кто-нибудь начинает на нее нажимать, как мы все вместе погружаемся с головой. Почти каждая волна нас накрывает. “Не наваливайся, дыши реже и глубже, смотри волну”.
Но стрельба быстро прекратилась. (Это суда открыли огонь по воде после взрыва “Победы”, воображая атаку подлодок, что проделали также японцы после взрыва “Хатсузе” и “Иошимо”).
Начинаю чувствовать сковывающий холод. Постепенно ощущение тела исчезает, только внутренние органы висят как камни. Но владею дыханием, как хочу. Меховая тужурка и шведская куртка спасают. Показались между волнами шлюпки судов и миноносцы, вызванные из порта. Недалеко вынырнул гребной катер с лейтенантом Рощаковским на транце. Я крикнул: “Александр Сергеевич!” — но не мог продолжать из-за слабости голоса и обратился к матросам: “Кричите, ребята, я не могу”. И вот неожиданное: “Александр Сергеевич, офицер здесь, офицер здесь!”
Катер направился к нам, но у нас уже не было сил схватиться за борт или за тянувшиеся к нам руки. Тогда гребцы подвели под нас весла, и тут произошел изумивший меня эпизод: ни один из моих изнемогших товарищей не двинулся раньше, чем вытащили меня!»
Интуиция?
«Еще 10-15 минут единственных настоящих физических страданий под холодным северным ветром, проникавшим под бушлаты, наброшенные на наши сваленные вниз за решетины тела, и мы перегружены на миноносец (не помню названия, командир Скороходов), где нас растирают и накачивают ромом в носовом кубрике. Увидел там лежащего на столе уже мертвого мичмана Акимова. Он был жив еще несколько минут назад, но сердце не выдержало холода. Затем в кают-компании лейтенант Любим Кнорринг с перекошенным лицом, кровоподтеком на виске и свисавшим закушенным языком. Через открытую дверь каюты неслись неистовые вопли Унковского, растираемого двумя людьми. Соленая вода проникла ему в легкие и вызывала невыносимую боль.
И тут разговоры были только об адмирале. Никто еще не знал, кого приносили в порт другие миноносцы. Тотчас по ошвартовании пришел мой брат Владимир с миноносца “Бесстрашный”. Первый вопрос его был тоже: “Видел Макарова?”
Отмечаю интересный случай интуиции, когда дальше на мой вопрос о том, что он думал о моей судьбе, получив в порту известие о гибели “Петропавловска”, мой брат, с которым мы были глубоко дружны, ответил, что он ни минуты обо мне не думал, “зная”, что я был жив, но что мысль о Макарове не оставляла его»[265].
Капитан 1-го ранга Николай Матвеевич Яковлев. Командир эскадренного броненосца «Петропавловск» Три факта
«В свое время я повидал всех оставшихся в живых матросов и записал их рассказы.
Сообщаю три совершенно необычайных случая спасения при гибели “Петропавловска”:
1) Матрос, мирно сидевший в правом носовом гальюне под второй палубой, и под которым находилась малярная каюта, оказался при взрыве в месте излома корпуса и был вымыт из него ворвавшимся вихревым потоком моря, получив предварительно в обе ягодицы хороший заряд красок, растатуировавших его на всю жизнь.
2) Помощник комендора, стоявший на крышке 12-дюймовой башни. Эта крышка была сорвана взрывом и брошена на высоту мачты. Спасшийся совершил с ней воздушный полет и упал в воду далеко от корабля.
3) Случай наиболее изумительный, принимая во внимание давление, которое должно было образоваться внутри башни, чтобы сорвать и бросить в пространство ее броневую крышку.
Комендор, находившийся в башне между двумя 12-дюймовыми орудиями, услышал взрыв, почувствовал какой-то горячий вихрь и очутился в следующее мгновение в воде.
К сожалению, имена этих трех спасшихся совершенно исчезли из моей памяти».
Приведенные выше случаи относятся к разряду невероятных. Но случай, приводимый Николаем Иенишем в заключение своего рассказа в наши дни можно назвать разве что сказочным. Судите сами.
Ежели так, то это не мы были
«Командир “Петропавловска” капитан 1 ранга Н.М. Яковлев, особенно любимый командой, был брошен взрывом в море. С проломленным черепом и несколькими перебитыми ребрами он был без сознания. Ватное пальто поддерживало его, однако, на воде достаточно, чтобы позволить двум тоже сброшенным в воду матросам, случайно оказавшимся в воде недалеко от него, подвести под него какие-то деревянные обломки. Постепенно они усилили этот плотик и остались при нем до его спасения.
Мне удалось разными хитрыми вопросами добиться признания его спасителей.
Но когда я имел неосторожность сказать, что я представлю их к Георгию, то получил в ответ:
