не выполнила его поручения, я скажу: «Тихон Иваныч, я доставала путевку нашему Игорю Хрусталеву. Я была вынуждена».
— Ну, если так трудно, не надо.
— Это трудно, это очень трудно! Садитесь… У меня есть единственная путевка, но я ее уже обещала одному тоже очень уважаемому товарищу. Однако ему я буду вынуждена отказать…
— Мне не надо чужой путевки! — начал было Игорь и встал, но тут он заметил, что другая сотрудница, кусая губы от смеха, делает ему знак, который мог означать лишь одно: молчите и соглашайтесь.
Через полчаса, получив в профсоюзе разрешение на скидку, Хрусталев отправился в кассу за путевкой.
Едва Хрусталев вышел из отпуска, как к Феде явился Жлобиков с данными по зарплате. Средний заработок по мастерской Хрусталева был выше, чем по цехам опытного производства.
— С этим надо бороться, — нахмурился Федя.
— Дак, Федор Аниканович! Я же постоянно с этим воюю, хотя на меня некоторые и обижаются… Тот же Игорь Николаевич!.. Ладно, думаю, пусть как хочет. А спросят — скажу как есть, — и Жлобиков замолчал в полном расстройстве от такой ситуации.
— И вы считаете, что перерасход фонда зарплаты за счет мастерской? — спросил Федя.
— Так вот глядите! Ихний средний и наш. — Жлобиков принялся объяснять, но Федя уже вызывал Хрусталева.
Войдя к Атаринову, Игорь был неприятно поражен присутствием Жлобикова и не мог этого скрыть. Заметил он и некоторое смущение на лице Феди, которое тот стремился затушевать своей обычной в таких случаях петушиностью, — он важно поджимал губы, хорохорился, перебирал на столе бумаги, как бы искал что-то. Но Хрусталев знал, чего все это стоит.
— Игорь, садись… Видишь, какое дело: к тебе претензия — перерасход фондов, — начал Федя и сделал сдерживающий жест рукой. — Я все понимаю — возня с БМ, лекальные работы, класс точности… Все верно! Но надо укладываться. Нельзя. Мы будем спрашивать я с него и с тебя. Это деньги.
Игорь подумал, что худшие предположения его подтвердились: Федя, не разобравшись в сути, считает, что проявляет принципиальность, делая выговор Хрусталеву, и даже, пожалуй, гордится этим. Да нет, хуже, это уже работа на публику. Он вызывал на ковер. А он-то думал, Федя призывает его как соратника.
Однако в Игоре еще тлело сомнение: а может, здесь что-то скрыто? Может, напротив, Атаринов хочет его поддержать?
— У меня вопрос к начальнику цеха… Сколько у вас получает четвертый разряд? Ну, допустим, тот же Фетюхов или Майкин? — спросил Хрусталев, стараясь быть сдержанным, но по привычке говоря отрывистым возбужденным тоном.
— Я сейчас не помню, — сказал Жлобиков, — около ста человек, где же там!
— Вы не помните, а я знаю. У Фетюхова среднемесячный — двести семьдесят. Это четвертый разряд! Да вы что, братцы?! И еще удивляетесь, что я плачу двести пятьдесят более высокому шестому разряду. Шестой у нас — это все бывший восьмой! Это не тот шестой, который теперь пораздавали в цехах.
В это время отворилась дверь и тихо вошел Рузин.
— Не помешаю? — Присел в уголке нога на ногу и завозился с трубкой.
Уже по нескольким фразам Рузин ухватил, в чем суть спора. Спорить тут было глупо.
Он понимал, что Хрусталев ничуть неповинен в перерасходе фонда. Тарифная сетка разработана для огромного большинства рабочих, а корифеи вроде Тишкина под нее не подходят, как всякое исключение. Однако умный руководитель знает, как поступать. Хрусталев же платит, но не все умело оформляет, а Жлобиков при их-то отношениях использует любой случай. Сейчас Игорь затронул существовавший на опытном производстве порядок, а стало быть, косвенно и его, Рузина, который контролировал финансы. И Рузин тотчас сделал выбор, на чью сторону стать. Учел он и информацию Паши Коридова, которая в этом столкновении находила явное подтверждение.
— Минуточку, — вмешался Рузин, — если позволите, Федор Аниканович, я проясню. Игорь, ты напрасно ломишься в открытую дверь. Правильно, мастер выводит зарплату, это его обязанность. Уж если до конца откровенно — да, в какой-то мере он регулирует, потому что, ты сам знаешь, есть работы более выгодные и менее выгодные, спроси любого рабочего, он подтвердит.
— А так не должно быть, чтоб более выгодно и менее выгодно, — вскинулся Хрусталев. — Это от худого нормирования. — «Опять я не то говорю», — подумал он.
Рузин рассмеялся. Хрусталев вновь подставился для удара.
— А что нормирование? Сходи на пятый этаж к Гуревичу, у него диссертация о принципах нормирования в нашей промышленности. — Рузин усмехнулся, показывая шефу, как несерьезен аргумент, но тут же поправился: — Кстати, без юмора уже: труд серьезный. Советую почитать. — Он посопел трубкой.
— Не всякая операция поддается нормированию, — устало сказал Хрусталев. — Все зависит от мастерства. Возьми, например, настройку машины типа ЭС-2. Дай ты ее Тишкину с шестым разрядом, он тебе отъюстирует ее за смену. И дай ее же новым шестиразрядникам — они провозятся неделю и хорошо, если за неделю сделают. Как нормировать?
Рузин понял, что здесь он будет прижат, и решил славировать, подменить одно понятие другим.
— Ну почему? С научной точки зрения, все можно пронормировать и обосновать соответственно. Но вопрос в том, на сколько процентов выполняет норму тот и другой. В этом суть, дорогой товарищ Хрусталев! Производительность труда! Альфа и омега. — Рузин снова набил трубку. Он уже понимал, что ведет беспроигрышную игру.
— Да, вот именно, — насторожился Федя. — Главное — это производительность! — И он поднял палец.
— И если с этой позиции сопоставить данные по цеху и по твоей мастерской, то не знаю, не знаю, — проговорил Рузин, как бы огорчаясь, что данные эти будут не в пользу Хрусталева. То был его старый прием.
— Я ничего не хочу доказывать, — сказал Жлобиков, поднимая руки. Дошло. Понял, кто с кем играет.
— И у тебя, и у тебя, братец, бывают накладки, ты тоже очень-то святым не прикидывайся, —
