выпуска. Федя сознавал, насколько ответственно надо подойти к испытаниям, прежде чем дать рекомендацию для запуска в серию. Разумеется, окончательное «добро» давал ученый совет и министерские инстанции, но у него, начальника опытного производства, сроки, программы, график…
— …Федя, я вот подумал, тебе надо провести какое-то заметное мероприятие, — сказал Паша Коридов, входя к Атаринову уже на правах совсем близкого знакомого.
— В каком смысле? — спросил патрон.
— Понимаешь, чтоб руководство и вообще в коллективе сказали: вот, мол, пришел Атаринов — и сразу что-то заметное.
— Вообще надо подумать, — сказал Федя, потирая руки. — Ты как разумеешь?
— Ну, скажем, научно-техническую конференцию?
— Что? В институтских масштабах? А в связи с чем? Тема?
— Тема? Тема выкристаллизуется в процессе… Важно, чтоб тебя поддержали в дирекции! Николай Афанасьевич даст добро, и ученый совет поддержит без слов.
— Да в чем, в чем? — темпераментно воскликнул Федя; его иногда раздражала поверхностность нового друга, и сейчас Федя был не прочь этак слегка приложить его: болтаешь, так хоть думай прежде! Но тут он задумался. Пусть Паша брякнул, но, с другой стороны, сейчас и впрямь не худо бы проявить инициативу. — А почему конференция? — спросил он. — Да еще в институтском масштабе? Скажут, вмешиваюсь не в свои функции, зачем мне это надо?
— Возьми одно опытное производство. Сейчас много пишут о наставничестве. Конференция по… по опыту распространения… Или по внедрению. Важно — дело.
— Да, это сейчас злободневный вопрос, — задумчиво проговорил Федя, и ему представилась заманчивая картина: конференц-зал до отказа заполнен и он, Федя, открывает… А что, по крайней мере заметно. Уже само слово к о н ф е р е н ц и я, солидно звучит.
— А чего, и ведущих специалистов привлечь, того же Игоря Хрусталева.
Федя испытующе взглянул на Пашу Коридова.
— Пусть выступит. Трибуна! Почетно… И я поддержу. — Федя напряженно задумался и постучал по столу пальцами. — Генерального попросить, а? — уже азартно спросил он. — Не откажется?
— Не думаю. Сообщить в «Вечерку». Дадут! Членкор — уровень.
Федя даже встал из-за стола, исполненный планов, и прошелся по кабинету. Да, вот это и есть масштабность руководителя. Так и делаются дела, размышлял он, мечтая о том, как конференция получит отзвук в районе, в городе… А там! Могут поинтересоваться, чья инициатива. Все!
— Надо думать, думать! — повторял он, расхаживая по кабинету. — Я всех заставлю работать!
…Но снова наступал конец месяца и блестящая перспектива перевыполнения вдруг стала проблематичной. Пришел встревоженный Рузин, который понимал, что Атаринову н а д о выйти с перевыполнением. Это вопрос чести.
Вся загвоздка была в автомате Лучанова: работы по нему считались оконченными, почти две недели он простоял в цехе, ожидая приемки. Но на последних контрольных испытаниях сверла пошли с превышением допуска и с довольно большими отклонениями. Вызвали Лучанова со свитой, они возились третий день, каждый час посылали образцы на замер. Отклонения не уменьшались. И Атаринов при всем своем уме не знал, что предпринять. Одно дело, скажем, перебросить людей с объекта на объект, разрядить пробку, организовать перевозку и т. п. Но когда образцы шли не с допуском ±001, а с колебаниями до ±005 и еще большими и сам конструктор не мог понять, в чем дело, тут даже Федя был бессилен. Паша мгновенно убрался из кабинета, видя, как вдруг переменилось настроение Атаринова. Рузин тоже напряженно искал, сидя против шефа.
— Что ж они раньше-то думали?! — нервно возмущался Федя.
Он сам, проходя по цеху, видел простаивающий автомат. Сколько времени потеряно!
— Первые образцы были будто бы в пределах, Лучанов носился, показывал всем. А теперь забарахлило… Это бывает. Думаю, что все дело в нарушении соосности в самой машине.
— Так что ж?! Пусть устранят.
— Это может пахнуть двумя недельками. Надо ж причину найти.
— Хорошо. Что предлагаете? Может, замену, а? Что у нас на выходе? Есть что-нибудь? Резерв, резерв!
— Есть кое-что. Но хотелось бы лучановский автомат, уже о нем столько разговоров было. Его ждут.
— Все верно. Но если реально?
— А реально… — Рузин посопел трубкой и метнул испытующий взгляд на шефа, — попросите вашего друга… Соосность — это его конек, кого там он возьмет из своих тузов? Сделают или прояснят.
— Хрусталева? Никакой проблемы. — И Федя потянулся к трубке.
Хрусталев с Тишкиным прошли в пятый цех и присоединились к консилиуму ученых и производственников. Схема была с новой кинематикой. Сама станина была несколько облегченной формы для машины этого класса точности.
— Случаем, не из синтетики? — усмехнулся Тишкин.
Пустили автомат. Машина стреляла сверлами, то есть деталями сложной конфигурации, и производила эффектное впечатление. Но Хрусталева удручало большое количество зубчатых пар. Они с Тишкиным тотчас поняли друг друга, и, пока Лучанов со своей группой теоретизировал, Тишкин разобрал головку автомата и вновь собрал ее. Снова запустили, отнесли образцы в лабораторию: сверла шли в пределах допуска.
— Странно, однако, — сказал Лучанов, с недоумением глядя на Хрусталева, — в чем игра-то?
Тишкин с нарочитым недоумением смотрел на автомат, как бы сам удивляясь, что же произошло: ничего не сделал, разобрал, собрал — и о с ь встала на место. Чудно! Когда шли к себе, Тишкин сказал:
— Не, это не жилец, машина-то их… Метальцу пожалели. Разве что с цеха спровадить, а не жилец.
Федя сделал еще одну попытку наладить деловой контакт с Хрусталевым, с которым у него теперь были прямые служебные отношения. Он избрал новый метод беседы с другом: выслушивать и на этом ограничиваться. И все равно он не всегда выдерживал спокойный тон и — взрывался. Чем больше неприятностей доставлял он Хрусталеву, тем больше Игорь раздражал его, недаром Лев Толстой как-то заметил, что мы любим людей за то добро, которое мы им делаем, и ненавидим за то зло, которое мы
