Взметнувшееся цунами тревоги волокло Ульяну по каменистому дну сомнений. Голова требовала оставаться дома и ждать. Требовала его реакции. А сердце протестовало: оно хотело назад, близко, под бок. Сердце категорично предъявляло собственные требования: не дурить, не трусить и не вести себя как десятилетний ребенок. Требовало его реакции.
Победило сердце.
Тихой сапой возвращаясь в соседнюю квартиру, Уля уповала лишь на то, что Егор еще спит. Тогда она сделает вид, что за эти жалкие полчаса ровным счетом ничегошеньки не случилось, что никто не успел вынести себе весь мозг. Совсем никто, да-да. Однако шум воды в ванной дал понять уже с порога – поздно! Поздно пить боржоми, когда…
Ну не дура?..
Ульяна попыталась воззвать себя к разуму, но оказалось, что это не так уж и легко. Держаться на плаву помогала только возня с завтраком, однако когда дверь в ванную распахнулась, коленки предательски подогнулись, а сердце в захлестывающей панике заметалось в грудной клетке. Что сейчас будет? Скажет, что они совершили ошибку? Не скажет? Не нужно было никуда отсюда уходить! А если он за это время уже успел прийти к выводу, что она передумала? Что не нужен ей спутник с таким прошлым. Точно дура, ну! Какая же дура! Зачем оставила его один на один с собой? Обещала же себе не оставлять!
Егор замер там, посреди коридора. Уля загривком ощущала, как он стоит и в немом недоумении смотрит прямо на неё, в упор. Окутавшая квартиру гулкая тишина лишала воли, способности соображать, опоры и самообладания, и глухой стук собственного сердца отдавался в этой тишине эхом.
«Господи…»
— Ульяна…
За прошедшую ночь своё срывающееся с его губ имя она слышала десятки раз и десятки же раз погибала, снова и снова трогаясь рассудком. Ночью оно звучало пьяно и безотчетно, а сейчас – осознанно и… напряженно. Ноги мгновенно налились чугуном, сердце с разгона влупило по рёбрам, а в ушах, оглушая, зашумела кровь. Уле казалось, что ещё секунда, и она хлопнется в обморок прямо на холодный кафель. Но нет, просто чудом каким-то держалась на поверхности. Пальцы вцепились в край столешницы, понимала она лишь одно: нужно пытаться делать вид, что ничего из ряда вон выходящего у них сейчас не происходит. Совсем ничего, сущая ерунда – просто после безумной ночи в постели с человеком, которого знает всю жизнь, который приматывал оторванные головы её пупсов на скотч, она готовит завтрак на двоих. Всё в полном порядке. Можно сказать, в ажуре. Да.
«Всё нормально…»
Уля глубже вдохнула, вскинула подбородок и повернула голову. Егор стоял в дверном проеме в обмотанном вокруг бёдер полотенце, душа на прощание отсалютовала и ухнула в пятки, а глаза не видели ни красоты, ни синяков, ничего… Только выражение лица. Губы пересохли, горло тоже: кажется, за эти секунды она целиком иссохла изнутри.
«Истеричка… Ещё не случилось ничего…»
— Как заставить её работать? — севшим голосом пробормотала Ульяна себе под нос, вновь разворачиваясь к кофеварке. Эта чудо-машина расплывалась, превращаясь в темно-серое, поблескивающее хромом пятно.
Смятенное молчание уничтожало. Он дыру в ней прожигал. Стоя в дверном проеме. В одном полотенце.
— Просто, — спустя, казалось, вечность подал голос Егор. Прошёл на кухню и, вставая за спиной, потянулся к круглой кнопке с каким-то схематичным изображением. Может, это облачко пара? Мозг отказывался обрабатывать поступающую информацию: жалобно скрипнув старым проржавевшим механизмом, встал и сломался. — Нажимаешь сюда, она включается и начинает прогреваться.
Уля перестала дышать. Буквально: напряжение в ней зашкаливало, и грудная клетка не двигалась. Там, прямо за спиной, стоял Егор, а она пыталась считать его настроение. И если для того, чтобы услышать его мысли, ей нужно перестать глушить их собственным дыханием, значит, так тому и быть.
Пальцы осторожно собрали волосы и откинули их за плечо. Прохладный кончик носа уткнулся в шею, сухие губы коснулись чувствительной кожи под мочкой уха. Тёплая ладонь пробралась под подол рубашки, и уже в следующую секунду Ульяна нашла себя в надежных крепких объятьях: прижатой к нему и парящей в космосе. Безграничное, неимоверное облегчение наслоилось на мгновенное помутнение рассудка, каждая клеточка в ней только что погибла, чтобы родиться вновь – обновленной. До сих пор невозможно поверить до конца, но, кажется, это ответ на вопрос, с самого утра сводящий её с ума. Извилины в мозгу и не думали подавать признаков жизни.
— В душ можно было и здесь сходить… — неспешно покрывая невесомыми поцелуями шею, выдохнул Егор. Он мурлыкал. Как кот. Пальцы, скользнув по животу, вспорхнули к груди и деликатно сжали, вторая рука опустилась на бёдра, обвилась кольцом и захватила в плен. Она чувствовала его целиком: вдоль по позвонкам, от макушки и вниз, лопатками, рёбрами и поясницей, каждой мышцей. Снаружи и внутри – пока лишь полыхающим огнём, но… Легкие срочно требовали мало-мальски адекватной дозы воздуха, отяжелевшую голову повело назад, за долю секунды перестала ощущать ноги.
— Я… постеснялась… — выронила Уля. Силы утекли.
Её уносило, одурманивало, она вновь забывалась – как вечером, как ночью, как рано утром, – раз за разом одно и то же: сознание хмелеет и её покидает. Раз за разом она не может уверовать в реальность происходящего и ждёт подвоха, его «прозрения», посыпания головы пеплом. Но подвоха всё не видно и не видно, и, кажется, не планируется.
— Напрасно… — раздался приглушенный хрип.
Пальцы левой руки теперь неторопливо, даже лениво расправлялись с пуговицами рубашки, в то время как правая вполне вольготно чувствовала себя на талии: ладонь нырнула под пояс шорт, немного «подумала», вынырнула и переместилась на попу, сжимая ягодицу далеко не так тактично, как только что грудь.
«Боже…»
— А еще там одежда, еда и зубная щетка… — теряя остатки самообладания, простонала Ульяна.
— Мы тебя переселим, — шёпот стал еле различим, его мокрые, падающие на лоб волосы и горячее дыхание щекотали тонкую кожу шеи. — Вместе со щеткой. У тебя тут синяк, — мягко оттянув ворот рубашки, Егор коснулся губами ушибленного на последнем занятии плеча, — беспредел… М-м-м, смотри, ещё один… — коснулся крыла ключицы в месте оставленного ночью привета, — и вот…
«Переселим…»
— Да?.. — смысл сказанного от неё ускользал, и только интуиция шелестела, что сейчас всё вовсе не кофе кончится. Пусть кончится, причем как можно скорее! Он снова её пытал, обрывки неуловимых мыслей разлетались, а мир вновь кружился и плыл. — Вот так, значит?..
— Угу… Вот так…
Мир шипел и растворялся. Все тело стремилось к Егору, в него впечатывалось, дыхание сбивалось, становясь поверхностным. Он творил что хотел, а она позволяла. Шорты давно покоились на полу, а её руки наощупь цеплялись за чертово полотенце, пытаясь сорвать. Но Егор будто специально ей мешал, перехватывая кисти, изводил её. Еще чуть-чуть, и звёзды из глаз посыплются, она растает лужицей раскаленного воска, а он всё медлил. Пальцы сжали внутреннюю поверхность бедра, ребро ладони скользнуло выше, тяжелый выдох опалил шею, и где-то там вместе с миром поплыл шепот:
— Вот так, да… Ты меня с ума сведёшь…
Руки, ложась на плечи, развернули к себе. Увидеть глаза не успела, тёплые губы не дали сказать, подушечки его пальцев заблудились в волосах, и коленки всё-таки подогнулись. А ещё через несколько мгновений она обнаружила себя на столешнице, а его бёдра – в кольце собственных ног. Полы рубашки держались на единственной пуговице, обжигающие поцелуи покрывали шею, ключицы, грудь, живот, ниже. Пожар! Где-то в прихожей всё же потерялось чертово полотенце, она захлебывалась и падала, падала, падала, понимая, что не поднимется со дна.
***
Кажется, завтрак плавно перетечёт в обед… Время стоит. Обессилен, не хочется двигаться, не хочется ничего делать и говорить не хочется тоже. Оружие сложено, белые флаги выброшены, а воздух наполнен запахом победы. Всё, чего требует воспарившая ликующая душа – лежать, не шевелясь, и слушать ровное дыхание и биение соседнего сердца. Ощущать её в собственных руках и прислушиваться к удивительному, умиротворяющему, ранее неведомому чувству обретения. Она – невероятная: шальная и нежная. Кто бы мог подумать, что в этой тихоне, затаившись, сидит и ждёт своего часа маленький дьяволёнок. Вот Егор не мог. Как до сих пор не мог поверить, что всё это происходит не с кем-нибудь, а с ним. Жизнь словно задалась какой-то высшей целью предъявить истинные смыслы и убедить в беспочвенности страхов. Показать, что тут бывает и по-другому, что её есть за что ценить, что есть причины, по которым он захочет за неё держаться, и их миллион, но весь миллион сконцентрирован в одном человеке. Жизнь красуется перед ним и будто говорит: «Смотри, какой я могу быть. Смотри, какая она. Твоя. Хватай и беги».
