Она – его!
Горячие ладошки, соскальзывая по бедрам, робко пробираются под футболку и предохранители срывает. То, что осталось от крыши, закручивает и уносит ураганом в неведомые дали. Прямо как домик Элли{?}[А.М.Волков – «Волшебник Изумрудного города»]. Этот поцелуй – жадный, захлёбывающийся, болезненный, требовательный – совсем другой. После себя Уля оставит пепелище, потому что он не выдерживает раскаленной тягучей магмы, в которую стремительно погружается. Его футболка, стянутая ею без капли сомнений, куда-то летит, и спустя мгновение сквозь шум крови в ушах пробивается возмущенное «мяу»: кажется, Корж, всё это время мирно почивавший на испорченных шмотках, такого развития событий не ожидал. А кто ожидал?.. Услышав кота, Ульяна кротко улыбается в губы, откидывает голову, подставляя шею, горячие, шумные, частые – безумные! – выдохи раздаются прямо в ухо… И чувствуя, как она дрожит в его руках, чувствуя губами бешеный пульс, чувствуя ладонь на загривке, всем телом чувствуя её желание, чувствуя свободное падение, он исчезает.
Нет боли, нет мира, нет его, ничего больше нет. И когда её нога, взлетая, обнимает бедро, Егору становится ясно, как день: он всё-таки захлебнётся в ней и утонет.
...
Пальцы, скользя к цели по атласной коже бедра, в последний момент передумывают и принимаются на ощупь терзать верхние пуговицы джинсового платья-рубашки. А следующим в очереди станет туго перехватывающий талию ремешок. Диван вообще не подходящее место, но ближайшее. Видимо, Ульяне оно показалось симпатичным именно по этой причине. Здесь они оказались её милостью, он вообще не понял, как именно – она очнулась первой и повела. Раз – и он пятится спиной, а она, мягко подталкивая, направляет. Два – и ноги упираются в препятствие. Три – и он падает, ощущая лопатками спинку, увлекая за собой. Четыре – и забирающий звук когтей по ламинату подсказывает, что Коржа только что сдуло с куртки в неизвестном направлении. Какой тактичный кот, это у них семейное. Уля не падает следом: все её движения сдержаны страхом причинить физическую боль, и это чувствуется, и пока ему не удалось её убедить, что вот сейчас плевать он на боль хотел. Не падает: аккуратно устроившись сверху, укрывает обоих плотным куполом густых волос. Не сводя глаз, прерывисто дышит. Подушечки подрагивающих пальцев осторожно касаются поврежденной скулы, соскальзывают на рёбра и замирают в нерешительности, будто оценивая риски. На всё пофиг… Его всё глубже затягивает в потемневшие омуты. Узкая каёмка василька, расширившиеся зрачки, блестящие влагой припухшие губы, жаркое возбужденное дыхание и безумие в глазах, крупная дрожь доводят до исступления. Она не остановится и взглядом умоляет его не останавливаться. Она – восторг, экстаз, умопомрачение, упоение, эйфория. Она – тонко настроенный чувствительный инструмент, реагирующая на каждое касание гитарная струна. Она – бездна: без дна. Подол платья задрался, открывая доступ к мягким округлым бёдрам, и это – это выше его сил! Еще немного, он и до них доберется, предвкушение уже собирается на кончиках пальцев. Сжимать, сминать, гладить и ласкать. Он ощущает исходящий от неё жар. А она, без всяких сомнений, в полной мере ощущает его собственный, его ставшую еле терпимой жажду. Целует ключицы и шрам, грудь, возвращается к губам. Требует прекратить медлить. Острые коленки сдавливают бёдра с неожиданной силой, и посещает вдруг смутное подозрение, что на «Ямахе» она и вовсе его не касалась – так… еле-еле.
Тугие пуговицы наконец поддались. Под невесомой тканью тончайшего белья вздымается упругая грудь, а эти бугорки… Они… От зрелища спирает дыхание: небольшая, аккуратная, нежная, такая красивая – невозможно… Невозможно оторвать взгляд. И фактически идеально ложится в ладонь, подтверждая: любимый второй размер. Отныне и впредь любимым будет второй неполный. Пальцы, бесцеремонно пробравшись под ткань, захватили меж фаланг отвердевшие соски. Шершавые мозолистые подушечки, должно быть, царапают хрупкую кожу, но Ульяне нравится. Дыхание сбивается, в губы слетает полустон, второй, срывается собственное имя, и от настолько откровенного, наполненного, неприкрытого желания остатки самообладания разлетаются вдребезги.
Воздуха! Уже не думаешь о том, что всё похеришь. Весь мир перерождается вместе с тобой. Вы падаете на ускорении. Удерживая под лопатки, резко опрокидываешь навзничь, подминаешь под себя. Её ногти на спине, укус в плечо – она забылась, уже не здесь. И ты, взятый в плен стальным кольцом ног, осязая пальцами тёплую влагу и ощущая приближение конца, забываешься вместе с ней. Уносит, хочешь слышать эти срывающиеся стоны постоянно, чувствовать её постоянно. Последние мысли: «Только не диван… Туда…». Никаких диванов. Только не с ней.
Помнишь, как пытался себя остановить, как, сшибая углы, добирались до спальни, вспышки сознания, резинки, чёрт бы подрал их. А больше ничего не помнишь. Вышел в открытый космос. Аффект. Экзальтация.
До свидания.
***
«Таким нельзя быть… Это же преступление…»
Первые рассветные лучи подкрадывались к истерзанным простыням. Где-то там, у подножья кровати, на сваленном покрывале сладко посапывал кот. Егор не посапывал – он спал, казалось бы, мертвецким сном, очень тихо. Однако при этом выбраться из-под его руки так, чтобы не разбудить, оказалось задачкой со звездочкой. Пару раз за последние полчаса Уля пробовала немного отодвинуться – желание воспользоваться моментом и разглядеть его получше стало еле терпимым. Но Егор, не открывая глаз, тут же возвращал её назад, загребая в охапку.
Смотреть хотелось… Просто смотреть беспрерывно. Но ты попробуй смотреть, тыкаясь носом в грудь, как слепой котенок. С переплетенными ногами, рукой в обхват рёбер. Этот шрамик не дает ей покоя, она интуитивно знает, что он – оттуда, из прошлой жизни, и губы сами тянутся его касаться. Так, в обнимку, прижимаясь, тоже хорошо, даже чересчур – просто волшебно: как в сказке, конец у которой обязательно будет счастливым. В эти минуты рядом – спокойно и правильно, но ни того ни другого о минувшей уже ночи сказать язык не повернется. Как обмерла, как в одно мгновение окончательно помрачилось сознание, как тронулась рассудком, как заполыхала в момент, как впервые увидела его глаза так близко, так до сих пор и не очнулась, не потухла, до сих пор горит… Ночью в неё словно бес вселился, она была одержима, неуправляема, впала в беспамятство… Она же не такая… Что он о ней, тихоне, подумал? Щеки полыхают огнём, в голову бьёт кипяток. Это он виноват!
Бес, к слову, пока прекрасно себя в ней чувствует и на выход не собирается: пригрелся.
Уля горит, горит и никак не догорит. Потому-то и бодрствует в шесть утра. Несколько часов сладкой дремы, неги, забытья – и вот глаза распахнулись и жмурятся теперь в немом изумлении. Не верится, не укладывается… Но вот же! Ей не приснилось, это не плод сбрендившего воображения, не белая горячка: вот он! Мирно спит, она слышит размеренный стук сердца – тук… тук… тук… – чувствует тонкий запах кожи, осязает, как медленно поднимается и опускается грудная клетка. Замерла и греется. Пытается запомнить каждую секунду, каждую. Это его рука на её талии – надёжно притягивает к себе. Это линии его татуировки бегут по ребрам. Это его теплое дыхание щекочет кожу. Прижимается к нему крепче, желание влиться, слиться – необъяснимо. И неодолимо. Пальцы вновь стремятся в спутанные волосы, но вдруг разбудит? В носу почему-то непрерывно щиплет, внутри всё плавится, плавится и пускается в обезумевшую пляску, стоит разрешить себе отмотать назад, стоит поднять в памяти обрывочные картинки.
Друг с другом сплелись. Сейчас и тогда.
Память, пуская бурлящие волны по телу, возвращает к пережитому всего несколько часов назад… Как целовала отчаянно, распаляясь до неистовства, до умопомрачения; как всё не могла напиться. Как явственно чувствовала его откровенное желание и доходила до исступления. Как лихорадило от томления и нетерпения, как трепетала осиновым листом под сухими губами, вновь и вновь умирала в подернутых прозрачной дымкой синих глазах. Изнывала, доверялась ему, принимала его, наполнялась им, растворялась в нём и, впадая в забвение, теряя связь с миром, исчезала. В его руках взмывала выше, выше, выше – и содрогалась, разбивалась, растекалась тягучим расплавленным воском. Чтобы вскоре взмыть вновь. Тело отзывается напряжением каждой мышцы, ломит, а ей мало. Ей его так мало.
