Ну почему он спит?
Ощущение переполненности требует высвобождения. Проваливаясь в дрёму, чувствовала, что всё отдала, всё. Всё, что накопилось в ней, выплеснула на него за эти воистину безумные, пролетевшие как одно мгновение, часы. Но, проснувшись, почувствовала, что отданное никуда не делось – безбрежная нежность, тепло и необоримая любовь бьются внутри, распирая рёбра и ища выхода. В ней еще столько! На вечность вперед!
А Егор спит…
Это сумасшествие какое-то, и поутру воспоминания разгораются пламенем на щеках, хотя ночью о смущении и речи не шло, она как с цепи сорвалась, была невменяема, какое там смущение?.. Низ живота снова шпарит, нутро просит, это сладкая, но всё-таки пытка. Еще чуть-чуть, и кому-то придётся проснуться…
Нет, не верит. Глаза видят, уши слышат, кожа осязает, тело отзывается, душа летает, его запах в ноздрях, ладонь на лопатках, а мозг ушел оффлайн.
Осторожно снимая с себя тяжёлую руку, Уля всё же чуть отодвинулась – совсем недалеко. Желание разглядеть свое счастье получше, во всем убедиться оказалось навязчивым. Полное умиротворение на его лице контрастировало с тем, что видели глаза: с глубоким запёкшимся порезом на виске и множественными ссадинами, припухшим уголком рта. С проступившей через бинт на плече кляксой крови и содранными, так ничем и не защищенными костяшками. С парой проявившихся на ребрах гематом и небольшими фиолетовыми пятнами на шее… Нет, шея – это… Это, кажется, просто кто-то перестарался. Пальцы невольно растерянно потянулись к собственной: если она умудрилась оставить такие отметины на Егоре, то что на ней самой?.. Он её шею истерзал, всю истерзал… Всё равно…
Смотреть на него – на эти длинные ресницы, брови, скулы, вихры, горбинку на носу – можно бесконечно, грудную клетку распирает нежность. А сердце болезненно сжимается от вида повреждений и мыслей о судьбе. Двадцать два года прожила с ним бок о бок, ни о чем не догадываясь. Ни словом не дал ей понять. Ночью заставил забыться, заставил ни о чем не думать, заставил отпустить себя, но сейчас… Егор никогда не был ровней изнеженным домашним мальчикам, никогда не показывал слабости, раз за разом оставляя её в догадках о его границах и пороге боли. Всё встало на свои места. Физическая боль не значит для него ничего, он привычен к ней с самого детства, не боится её. И, может быть, даже не замечает. Но душевная… Вот почему щиплет в носу. Она ведь всё слышала, слышала голос… Возвращаться мыслями к тому, через что именно близкому человеку к своим тридцати годам пришлось пройти, без саднящего кома в горле невозможно. А осознание, каково это – почти четверть жизни жить без любви, обрести её и так скоро потерять, просто-напросто сводит с ума.
И как теперь себя вести, непонятно. Наверное, так, словно ничего особенного не случилось, как бы ни хотелось расспросить его вообще обо всём, как бы ни хотелось узнать о том периоде во всех подробностях. Вопросов так много! И все они кажутся ей сейчас возмутительно бестактными. Можно попробовать аккуратно задать парочку и посмотреть на реакцию. Обязательно показать, что прошлое не имеет значения, что она выбрала его и точка. Успокоиться и ждать: вдруг он сам однажды захочет вернуться к теме. Не говорить маме.
При мысли о маме – первой за минувшие вечер и ночь – внутри поднялось цунами. Мама на даче у Зои Павловны, но ведь уже сегодня она вернется и… Скрывать это состояние не получится, конспиролог из Ули никудышный. Ульяна была уверена: если сейчас встать и поглядеть на себя в зеркало, то в отражении она увидит бессовестно счастливую девушку с сияющими глазами и улыбкой. Светящуюся, как стоваттная лампочка, и покрытую синяками в самых нехарактерных для них местах. Точнее, в очень характерных… И что теперь? Опять врать? Держать дистанцию? Нет, она не сможет и не станет. В конце концов, это её жизнь – её люди, её грабли, её шишки, её выбор, взлёты и незабываемые моменты. Неужели, находясь от любимого человека на расстоянии вытянутой руки, она должна лишать себя блаженных минут? Время утекает… Каждую секунду жизнь укорачивается. Почему она должна чувствовать себя несчастной, выискивать возможности, ныкаться по углам? Ради того, чтобы маме жилось спокойно?
«Придется сказать… А вдруг он откроет глаза и… пожалеет?.. Что тогда?..»
Обе мысли – что о маме, что о его возможной реакции – пугали до одури! Парализовали мозг. Пытаясь их отогнать, переключиться, Уля села в постели и принялась за осмотр довольно просторной комнаты. Бывать здесь ранее не доводилось. Но сразу становилось ясно, что тут Егор ничего не менял: чувствовался почерк тёти Вали. Первое, что бросалось в глаза – поблескивающая в рассветных лучах барабанная установка и цветастый ковер ровнёхонько под ней. Так вот где она у Егора, оказывается. Здесь. Но барабаны блекли на фоне разместившегося чуть ближе к кровати шкафа с полуматовыми стеклянными дверцами. Из глубины полок на Ульяну глядели пёстрые корешки книг. Казалось, книги, книги, книги сверху донизу… Сколько же их там? От потрясения спёрло дыхание. Как она ночью не заметила? Это все тусклый свет настольной лампы и… Ночью она была пьяна, видела только его.
Книги манили к себе, шептали… Гипнотизировали… Пытаясь разглядеть лучше, увидеть чуть больше, Уля резко подалась вперед.
— Ты куда? — раздался хриплый голос. — Не уходи.
Секунда – и по животу заскользила ладонь. Две – и стало горячо-горячо, хорошо-хорошо. Три – и…
И страшное, за несколько минут успевшее извести всю душу предположение о том, что, проснувшись, Егор может сильно пожалеть о случившемся, обратилось маленькой горсткой пепла.
Боги…
Комментарий к
XXV
. Идеальный шторм Шла 470-я страница…
