там-то и там-то или что она дома сегодня, занимается в своей комнате, и ему этого было достаточно, раз местопребывание дочери известно и у нее все в порядке. Как, впрочем, и Женю тоже вполне удовлетворяло, когда она, спросив мимоходом об отце, узнавала, что он у себя в кабинете, занят статьей, и за этими мамиными или бабушкиными словами было то, что отца не следует отвлекать без крайней необходимости.
Безусловно, и Женя и Андрей Михайлович нуждались друг в друге, но любовь их, как это вообще свойственно близкому родству, требовала не столько ежедневного общения между собой, сколько постоянного сознания, что другой всегда где-то рядом, что в любой момент его можно увидеть и поговорить с ним. На самом же деле и виделись и разговаривали они с другими людьми чаще, чем между собой, хотя из этого вовсе не следовало, что эти другие люди были Каретникову или его дочери роднее и ближе, чем каждый из них друг другу.
По времени судя и по тишине в квартире, все, должно быть, уже спали, но на кухне горел почему-то свет. Наверное, Женька, как всегда, забыла погасить его, проходя в свою комнату. Каретников хотел было рассердиться на дочь за вечную ее рассеянность, но лишь неосуждающе покачал головой. Он только что закончил наконец статью, и оттого, что успел к сроку и что она, кажется, славно получилась, Андрей Михайлович чувствовал приятную утомленность и был в эти минуты терпим и благодушен. Он рассудил, что ему, собственно, все равно ведь надо было сходить на кухню, чтоб поискать что-нибудь в холодильнике — кефир или компот, — вот он заодно и свет выключит. .
Оказалось, что Женька сидит на кухне у стола и что-то с увлечением переписывает, склонившись над блеклыми листками машинописи. Наверно, какую-то лекцию.
— Кого я вижу! — проговорил Каретников, входя на кухню. — Если помнишь еще, я твой папа, — как бы представился он, церемонно наклонив голову.
— О-о-ой, и в самом деле! — нараспев сказала Женька. — Здравствуй, па-апочка, милый!.. А я-то думаю: что-то лицо знакомое!..
Они оба рассмеялись. Им нравились подобные розыгрыши, потому что в такие минуты они чувствовали какую-то дополнительную близость друг к другу.
— Статью успел? — поинтересовалась Женя, целуя его.
Каретникову приятно было, что дочь знала и помнила о его заботе, и он, утвердительно кивнув, осведомился в свою очередь, как ей вчера пьеса понравилась, то есть показал, что и он вот тоже помнит и интересуется. Впрочем, так оно и было, но оттого, что это зачем-то требовалось подтверждать и вслух демонстрировать даже перед таким родным человеком, несколько раздосадовало Каретникова.
Дочери пьеса не понравилась.
— Мура какая-то, — сказала Женька, состроив презрительную гримаску. — Он любит ее, она его, но они почему-то сами не догадываются об этом и каждый связывает свою жизнь с кем-то другим. Все вокруг догадываются, а они — нет. Чепуха! Только время зря потеряла.
— Почему же чепуха? — оживленно спросил Андрей Михайлович, усаживаясь против дочери. До этой минуты он не думал задерживаться особенно — первый час ночи, пора было ложиться; но разговор с дочерью приобретал, казалось ему, то неожиданное направление, которое, не удивляя дочь своей внезапностью, позволяло пусть и иносказательно, а все же хоть как-то выговориться ему самому.
— А потому, что чепуха! — непреклонно сказала Женька.
— Но ведь, наверно, у кого-то и так может быть?! — не то спросил, не то даже воскликнул Каретников.
Женя удивленно посмотрела на отца, озадаченная необычной для него горячностью, за которой не угадывалось и частички привычной в отце иронии. Ее даже позабавило, с какой он серьезностью ожидал ответа.
— Что это тебя впечатлило так? — улыбнулась Женька. — Ну сам подумай: любят — и не знают об этом?! Значит, не чувствуют?! Где тут логика?
Она привела любимый его довод «где логика?» — близкое ему, исчерпывающее словечко, но Каретников почему-то не воспринял его, не узнал своим.
— Ну да, — сказал он, — если любовь — то вот так и так должно быть, иначе это и не любовь... А у людей — по-разному бывает. Кажется, встретил наконец — а уже и выбирать-то поздно... А может, гораздо больше трагедии как раз в том, что, даже и встретив друг друга, так и не поняли этого?
— Ах, поздно встретились, ах, не догадались!.. Да мы разве вообще выбираем? Мы все — разве выбираем? Вот когда я покупаю себе туфли, сапожки, платье — я действительно выбираю. Из десятка пар, из нескольких десятков фасонов... А мужа? — Она фыркнула. — Чаще-то из одного-единственного и выбираешь! Тоже мне — выбор! Тут уж просто как посчастливится, кому как на роду написано...
Насчет замужества или женитьбы она была, пожалуй, права, и он молча согласился с ней, но тут же подумал и о другом: если когда-нибудь, пусть и поздно, встречается в жизни такая, как Вера, это ведь тоже везение?
Отец считал, что он, его сын, одинокий человек, а разве с Верой он хоть на минуту был одиноким? И если бы ничего не закончилось, не оборвалось между ними после санатория... Стоило лишь допустить это, как немедленно их с Верой отношения уже представлялись ему сплошным ничем не омраченным праздником, неким даже лакомством души, когда повседневность повседневностью, семья семьей, а есть вот всегда в запасе и это непримелькавшееся, потаенное, что сулит одни только радости и приятно разнообразит жизнь, прибавляя ей дополнительный комфорт.
А как же иначе? Какой тогда вообще смысл в подобных отношениях? Потому что, если как у Ирины, если все сложно, если непрерывная цепь трудностей, страданий, — зачем тогда все это?
Сейчас, словно примеряя на себя перед дочерью свое фантастическое допущение, что ничего с Верой не кончилось, и прикидывая, а как, интересно, Женька отнеслась бы к этому, он заговорил с ней о себе возможном, но, разумеется, как бы о ком-то: что вот, дескать, все же и такое в жизни бывает, когда встретились случайно двое уже немолодых людей, у каждого из них семья, дети, и ничто не предвещало... а они вдруг поняли, что... как это в таких случаях говорится?., что не могут один без другого. И ничего, кажется, и не надо им больше, пусть все остается как
