киоске эти камешки для жены и дочери сообразно указаниям перечня, выставленного в окошке, но возле киоска всегда были огромные очереди, да и неожиданно дорогими они оказались, эти самоцветы, для курортного мужчины, — он и не предполагал, что они так дороги.
— Наконец-то я вижу, ты занялась серьезным делом, — улыбнулся Каретников.
— Нет, а ты почитай, почитай сначала, — чуть обиделась дочь, уловив иронию. — Про меня, например, почти все совпадает.
Конечно, это был совершенный вздор, но пока Женька, не поленившись, отыскивала в шкафчике его любимое вишневое варенье — он и не просил об этом, — Каретников стал все же просматривать гороскоп дочери.
Женька исподтишка следила за выражением его лица. Свой гороскоп она знала уже почти наизусть и могла, как ей казалось, с большой долей вероятности угадать, какое именно место отец читает сейчас, и понять таким образом его отношение к этому. Особенно интересовало ее, как воспримет отец самые последние строчки о том, что в личной жизни, то есть в замужестве — как же еще можно понять? — она будет несчастлива.
Вообще-то ей нравилось представлять себя иногда несчастной, чтобы самой себе казаться более значительной и интересной, но чтобы при этом несчастья были совсем не долгими, не слишком серьезными и чтобы они тут же сменялись счастьем.
Сейчас, хотя ей было немного не по себе от предсказаний гороскопа, это, в ее восприятии, относилось все же к некоему довольно отдаленному будущему и, значит, по-настоящему тревожить пока не могло, как мало тревожит в повседневной жизни твердое знание неминуемого когда-то ее конца. Кроме того, в гороскопе было и то приятное ей объяснение — пусть тоже грустное, но зато благородное, приподнимающее ее в собственных глазах, — что такой, мол, она человек, что всегда будет в любви отдавать больше, чем брать взамен.
Порой она и в самом деле ощущала в себе желание не просто быть любимой, но и готовность и даже потребность самоотречения и жертвенности. Разумеется, таким человеком, ради которого она была бы согласна на это, не могли быть ни отец, ни мать, ни брат — то была бы какая-то банальность, — но и представить себе на этом месте Сергея, несмотря на близость с ним, ей тоже не хотелось. Должен тут был появиться кто-то совсем другой, а пока его не было, от нее и не требовалось никаких в ближайшее время усилий над собой, чтобы чем-то жертвовать и от чего-то бы отрекаться, ущемляя себя хоть немного, так что и эта часть гороскопа, не требующая от нее никаких немедленных поступков и действий, тоже, в общем, не тревожила ее по-настоящему, а вместе с тем уже сегодня, сейчас, сию минуту, давала ей право не только чувствовать себя интересно трагичной, но и от отца теперь ждать ласковых утешений.
Обо всем этом Каретников, понятно, и догадываться не мог: во-первых, как же вообще можно так заглянуть хотя бы и в родную тебе душу, если она и сама столького в себе не осознает, и если не в другой душе — в себе дай-то бог еще как-то разобраться; а во-вторых, все-таки уже к часу ночи шло, завтра вставать рано, ну и, конечно, чаепитие отвлекало немного, да и невольные мысли тут же и о себе, сразу же себя подставляя — любопытство о том, а что же там, интересно, в моем гороскопе, обо мне — что?
Отец уже вроде бы должен был дочитать до конца, но, к ее обиде, судьба дочери, так очевидно несчастливой в личной жизни, нисколько как будто не расстроила его.
— Ты что, совершенно не веришь в гороскопы? — спросила Женька, с досадой наблюдая за обстоятельным и сосредоточенным его чаепитием.
— Чтобы уж совсем-совсем не верить... — Все же хотелось чем-нибудь отблагодарить дочь за кухонные ее хлопоты. — Особенно когда в твоей дочери находят столько достоинств, как в этом гороскопе...
— Ну что за дела?! — с кокетливой капризностью сказала Женька. — Там ведь и отрицательное есть!
Об отрицательном Каретников тоже, конечно, прочитал, но оно проговаривалось в тексте с такой осторожной неопределенностью, что и не казалось таким уж отрицательным, а носило скорее характер невинных, милых слабостей.
С некоторым удивлением согласившись про себя, еще когда читал Женькин гороскоп, что две-три строчки и в самом деле имеют отношение к его дочери, в чем-то приближаясь к тому, какой представлял себе свою дочь сам Каретников, а в чем-то и буквально совпадая, не мог он все же согласиться с самим принципом: невозможно было всерьез отнестись к тому, что одно лишь рождение человека в определенный месяц и день уже предопределяло характер, склонности, везение или неудачливость, и, значит, по сути — судьбу на всю жизнь. Это же чепуха, объяснил он дочери.
— Допустим, — легко согласилась Женька, как бы заранее все равно предвкушая победу. — А что ты скажешь тогда о мамином гороскопе? — Она быстро отыскала нужную страницу и протянула отцу.
Каретникова и Елену Васильевну разделяло в рождении всего два дня, они обычно и справляли свои даты заодно, вместе, однако для астрологии в данном конкретном случае эта небольшая разница была решающей, потому что если жена его, родившись девятнадцатого апреля, рассматривалась, как было написано, под знаком Овна, то он, Каретников, рожденный двумя днями позже, числился уже совершенно под другим знаком, а именно — Тельца.
О жене его сообщалось, что она одарена энергией и склонностью к преувеличениям. Тут он ничего не мог возразить — было и то и другое. Согласился он и с некоторыми уже явно положительными чертами ее характера, но как-то бегло, вскользь после сегодняшней очередной их размолвки, а вот на отрицательном в ее гороскопе Андрей Михайлович задержался подробнее и с удовольствием.
То, что приписывалось рожденным под знаком Овна, и те черты характера, которые, как он считал, были присущи его жене, до того точно, удивительно совпадали, что если Каретников и не разделял доверия Женьки к астрологии, то своего рода признательность этой псевдонауке он явно ощутил.
Жена в недавней их ссоре, как и в ряде других, была бестактной, и Каретников с удовлетворением прочитал сейчас, что вообще все женщины, родившиеся под этим знаком, отличаются агрессивностью и отсутствием такта, и, хотя их нельзя назвать жестокими, они редко считаются с интересами других
