есть — только бы видеться иногда, разговаривать... И длятся эти отношения уже много лет...
— И что ж ты в этом нашел такого нового, необычного? — насмешливо перебила Женька.
Он-то думал заручиться ее пониманием, сочувствием, и, несколько раздраженно, Каретников удивился:
— Как что?! Но такое чувство... Столько лет все-таки!
Для него, пожалуй — для него, который никогда не привязывался к кому-нибудь надолго, — это казалось самым что ни есть убедительным доводом.
— Тогда почему же он не ушел от жены? — спросила Женька. — Или у него благополучная семья?
Тут, на этих словах, Каретников снова ожидал насмешки, но дочь смотрела на него совершенно серьезно, да и тон ее был очень деловитым.
— То есть как?.. — Он совершенно не поспевал за ходом ее рассуждений, более того — он что-то вообще не улавливал смысла. — Что значит «благополучная», если...
— А то, что одно из двух, — рассердилась Женька на его непонятливость. — Если ему плохо с женой — почему он не ушел? А конечно... если нормально — тогда другое дело. И если другой ни о чем не догадывается... Ну, муж... или жена...
Каретникову показалось, что дочь как будто прикидывает для себя такую возможность, и, прикинув на будущее, не видит здесь никакой особенной безвыходности.
— Если при этом муж заботливо относится, — рассуждала Женька, — и они устраивают друг друга... — Она покосилась на отца, подыскивая для него какое-нибудь адаптированное выражение. — Я имею в виду, физиологически устраивают... Что ж, тогда вполне.
Разговор-то начинался с него, он о себе с ней говорил, но теперь его уже она сама забеспокоила.
— Что — «вполне»?! — Каретников потер переносицу — как всегда, когда затруднялся что-то понять. — Выходит, по-твоему, дело вообще не в этом... не в любви, а... а...
— Да в любви, папочка, в любви, — отмахнулась Женька, словно бы решив успокоить его. — Только где же ее взять надолго?
— Так я же и рассказывал тебе... Десять... нет, двадцать лет — мало?!
— По переписке, — усмехнулась Женька. — Или от встречи к встрече. Почти заочно. А уйди он к той женщине — еще неизвестно, как бы все у них сложилось. Счастливая семейная жизнь... двадцать лет?! Где ты читал про такое? У каких классиков? Может, твой этот, о котором ты говорил... может, потому он и не ушел, что понимал это?
«Да в тебе-то откуда такое понимание?!» — чуть не воскликнул в сердцах Каретников. Но что-то удержало его, как порой удерживает от вопроса нежелание о чем-то узнать, чтобы было спокойнее. Пока он, Каретников, ничего не знал такого, можно было считать, что ничего и нет и не было у его дочери — никакого взрослого опыта.
Все же спокойнее было вернуться к их прежнему разговору, не опасаясь каких-либо нежелательных для себя открытий, и Андрей Михайлович выразил предположение, что тот человек мог ведь из-за детей не уйти. Все-таки двое детей... А?
Такое допущение ему самому понравилось: речь-то не об интрижке и не о чем-то таком предосудительном, когда семью рушат... Должно же это вызывать по крайней мере сочувствие, когда человек и совесть не потерял, и любовь сберег!
— А дети его скоро вырастут, и им потом наплевать на эти жертвы, — усмехнулась Женька с чувством превосходства.
Каретников сделал протестующее движение: как же, мол наплевать, совсем не наплевать, — но дочь уверенно повторила:
— Именно наплевать! Ему, скорее всего, просто решительности не хватило. А он себе, видите ли, причину нашел: дети! А потом, чуть что, детей же и попрекают: всю жизнь ради вас мучился... или мучилась... А кто просил? И зачем было вообще мучиться? Какой смысл?
Она еще сказала и о нечестности, безнравственности того, когда человек столько лет живет с нелюбимой, когда он обманывает, выходит, и ту женщину, которую любит, и жену, да и своих детей тоже, а Каретников, почти уже не слушая ее, думал о том, что нельзя же было, в самом деле, ожидать от дочери — еще, по сути, ребенка — какого-то глубокого, чуткого понимания.
— А? — невпопад переспросил он, и Женька оборвала себя на полуслове, удивленно и более внимательно, чем прежде, посмотрела на него. Ей вдруг показалось сейчас, что он как будто сдал в последнее время, и не столько сразу после смерти своего отца, как, например, тетя Ира, а как-то именно в эти дни, словно горю, чтоб докатиться, потребовалось что-то еще преодолеть на пути к ее отцу.
Женька не могла себе объяснить, в чем это заключалось, что отец все-таки сдал немного, потому что обычных, расхожих признаков как будто не было — ни седины не прибавилось, ни новых морщин. Как и всегда, он выглядел подтянуто-спортивным, моложавым и даже выхоленным, словно бы только что хорошо выбрился и принял бодрящий душ. Но в лице его — может быть, в одних лишь глазах — появилось более серьезное, чем всегда, как бы присматривающееся, вопрошающее выражение, и это, малоуловимое, все же что-то меняло в его облике, не вязалось с тем, каким отец ей всегда виделся и представлялся до этого — уверенным, удачливым, легким.
— Заварить чай, как ты любишь? — спросила она.
Он с признательностью кивнул ей и отметил, с какой готовностью дочь захлопотала у плиты.
— Все-таки вы странные люди, — сказала она.
— Мы — это древний мир?
— Ну, не древний, а средние века — точно! — рассмеялась Женька. — Вы все, так называемые взрослые...
— Ну-ну, — усмехнулся Каретников.
— Да, «так называемые»! Потому что иногда кажется, что мы взрослее вас. Ты только не обижайся, ладно? Я же не тебя конкретно имею в виду... Вы, умудренные, взрослые, как-то неискренни в любви.
— Оч-чень любопытно... — сказал Каретников.
— У вас прежде всего расчет, а не любовь. Женщина вашего поколения — а до вас и тем более! — как рассуждала? «Если я отдамся ему до женитьбы, он, может быть, вообще потом не женится на мне». Вот почему ваши женщины «соблюдали» себя. А не из-за какой-то там необыкновенной скромности. А мы, сегодняшние, хотим быть честными в своих отношениях. Если я кого-то полюбила — что же, я не
