такой крошкой, в первый раз, под женщиной весом в девяносто три кило, и тут вдруг она умирает прямо на тебе!
– Мальчик сам вызвал полицию, – шепотом продолжила Алиса, – Джек, скажи, у Эммы была, что ли, привычка…
– Вроде того.
– Тебе нужно перехватить Лесли в аэропорту. Ей нельзя сейчас быть одной. Я знаю Лесли, у нее будет срыв, я тебе гарантирую.
Джек не мог себе вообразить нервный срыв у миссис Оустлер, но мысль о том, что она без свидетелей входит в их дом на Энтраде, очень ему не понравилась. Интересно, что там раскидано по дому? Например, если Лесли найдет ее коллекцию порно, это еще ничего, а что, если она прочтет ее бумаги? Недописанный роман? Сам Джек не видел из него ни листочка.
– Я вылечу, как только смогу, мам. Если Лесли позвонит, скажи, что я буду в Лос-Анджелесе до темноты.
Он знал: Эрика Штейнберг – добрая душа, по такому поводу она освободит его от всех встреч с прессой.
Все, кто был знаком с Джеком, знали, что Эмма ему больше чем сестра – она его ближайший друг, самый родной ему человек. В результате «Мирамакс» сделал для него все – позаботился о билетах и даже вызвал машину в аэропорт. Эрика предложила слетать с ним; Джек искренне поблагодарил ее, но отказался.
Тем утром в номер Джека позвонили еще раз. Мими Ледерер оказалась права – в ресторане не разобрались с его заказом. Джек уже не дрожал, но Мими и не думала разжимать объятия, все держала его, словно виолончель.
– Мне насрать, какой у вас йогурт, тащите что есть, – сказал он в трубку.
– Ты что, Джек?
– Эмма умерла! – рявкнул он. – Наверное, вопросы про йогурт могут подождать до завтра!
– Ты играешь? Даже сейчас?
Он не понял, о чем она; Мими же тем временем закуталась в простыню и глядела на Джека с таким видом, будто впервые его видит.
– Что стряслось? – спросил он.
– Что с тобой стряслось, вот что я хочу знать, Джек.
Они сидели на кровати, Джек видел свое отражение в зеркале шкафа. С ним, собственно, ничего не стряслось – в этом-то и была вся проблема. Взглянешь на него сейчас и не скажешь, что две минуты назад он узнал о смерти лучшего друга. Его лицо ничего не выражало – иными словами, выглядело «чернее всякой чернухи», по словам «Нью-Йорк таймс».
Джек не мог оторвать от себя глаз – и это тоже было странно. Мими Ледерер позднее говорила, что не могла вынести этого зрелища.
– Джек, это не кино, – начала она; Джек глянул на нее, словно он – не он, а Радужный Билли, – почему ты не плачешь?
Джек не знал почему, а ведь плакать он умел. Если по сюжету его персонаж должен рыдать, он начинал рыдать в тот миг, когда помощник режиссера объявлял: «Тишина, пожалуйста».
– Камера пошла, – произносил оператор, и глаза Джека уже были налиты слезами.
– Звук пошел, – вступал звукооператор, а по лицу Джека уже текли слезы.
И когда после всего этого режиссер (даже Уильям Ванфлек) говорил: «Мотор!», Джек уже бился в конвульсиях, слезы лились, как из брандспойта, – перед камерой он мог заплакать в любую минуту. Да что там, он всхлипывал, уже читая сценарий.
Но все обстояло иначе в это утро в отеле «Марк». Он выглядел круче самых крутых кинопарней, ни грамма эмоций, вылитый персонаж «черного фильма». Полный ноль, как в словах Эммы: «Жизнь – это как перекличка в классе: когда выкрикивают твое имя, ты должен быть на месте. Хорошо, что это единственное правило, которое ты обязан соблюдать».
– Боже мой, Джек… – снова начала Мими Ледерер, но остановилась.
Тут Джек заметил, что она одевается.
– Если ты не любил Эмму, значит ты никогда никого не любил, – продолжила она. – Она же самый близкий тебе человек, Джек. Ты вообще способен любить? Если ты не любил ее, наверное, нет.
Больше Джек не видел Мими Ледерер, а ведь она ему нравилась, очень нравилась. Но после того утра в «Марке» он навсегда перестал нравиться ей; когда она уходила, она сказала ему, что понять не может, кто он такой. Но это ерунда – куда хуже, что Джек сам не мог этого понять.
На сцене, на площадке он мог быть кем угодно. На экране весь мир видел, как рыдает Джек Бернс, одетый что женщиной, что мужчиной. Сколько раз у него стекал с лица грим – ради фильма он мог сделать что хочешь! Но он не мог рыдать по Эмме; он не пролил в «Марке» ни единой слезы.
Когда он уезжал в аэропорт, еще не было двенадцати. Дежурного портье Джек раньше не видел, – видимо, именно этот молодой человек и соединил его с матерью. Разумеется, портье знал, что перед ним настоящий Джек Бернс, это знал весь отель. Но когда Джек выходил в дверь, он крикнул ему вслед совершенно искренним голосом, какой бывает только у очень молодых людей, когда они хотят сделать вам приятное:
– Удачи, мистер Радужный!
Как выяснилось, Джек неправильно воображал себе Эммину смерть. Он думал, это был инфаркт со всем, что ему предшествует, – обильное потоотделение, одышка, головокружение, боли в груди. Эмма же умерла от фибрилляции, вызванной так называемым «синдромом удлиненного интервала QT» – наследственным заболеванием неясного происхождения, влияющим на функционирование ионных каналов в сердце. Так объяснил Джеку ее лечащий врач. Ее сердце внезапно перестало подавать кровь, Эмма умерла мгновенно, даже не успев почувствовать себя плохо.
При этой болезни самый частый первичный симптом – внезапная смерть. Если делать обычную ЭКГ, то у шестидесяти процентов пациентов будут обнаружены аномалии в сердечном ритме, что может теоретически вызвать у врача подозрения. Но у других сорока процентов ничего не будет выявлено, если не сделать ЭКГ с нагрузкой. Врач Эммы сказал Джеку, что она никогда не делала ЭКГ
