Недалеко от их военного поселения вокруг супермаркета образовалось скопление магазинов и предприятий быта. Первой после прачечной открылась мастерская по ремонту обуви, затем косметический кабинет, пекарня, два гриль–бара, агентство недвижимости. Потом агентство куда–то переехало и помещение освободилось. Однажды на нем появилась вывеска: «РЕМОНТ РАДИО ЗА ОДИН ДЕНЬ». Вскоре в витрине рядом с радиолампами, аккумуляторами, лампочками для фонариков и иглами для проигрывателей появились настольные радиоприемники первых послевоенных моделей. Видно было, как внутри за прилавком возится с чем–то человек в рабочем холщовом халате.
У них сломался старый приемник «Эмерсон», и как–то утром Вирджиния отнесла его починить в «Ремонт радио за один день».
— Это, наверное, всего лишь лампа, — сказала она. — Вряд ли там что–нибудь серьезное. Просто заглох, и все.
— Сейчас посмотрим, — сказал человек за прилавком, включая приемник в сеть и щелкая ручкой туда и обратно.
Наклонившись, он постучал костяшкой пальца по лампам, заглянул внутрь и, приложив ухо, послушал динамик. Мастер был крупным мужчиной с круглым лицом и напомнил ей Ирва Раттенфангера: было что–то славное в его увлеченности делом. В маленькой мастерской, новой, едва открывшейся, уже всюду валялись перегоревшие лампы и переходники.
— Я выпишу вам квитанцию, — сказал мастер и сунул руку под прилавок. — Сразу не смогу сделать.
Она назвала ему свое имя и адрес, и он выдал ей квитанцию на получение, оторвав ее от ярлыка. Когда она зашла через несколько дней, приемник был готов. Обошлось это в семь долларов пятьдесят центов.
— За одну только лампу? — возмутилась она.
— Фильтры, — сказал мастер, показывая ей ярлык. — Полтора доллара за детали, остальное — работа.
Он включил приемник — тот работал нормально.
— Только за то, что поставили деталь? — все не могла успокоиться она.
Тем не менее она отдала ему деньги и ушла с приемником.
Вечером она рассказала Роджеру, сколько пришлось заплатить. Раньше, в Вашингтоне, он в гневе забегал бы по квартире, но теперь только взял квитанцию, посмотрел, положил и пожал плечами.
— Мухлюют, наверное, — сказала она, вспомнив одну статью, прочитанную в журнале.
Роджер лежал, растянувшись на диване и положив ноги на валик.
— Не думаю, — сказал он. — Они примерно так и берут.
Он лежал без очков, закрыв глаза рукой.
— Жалко, тебя со мной не было. — Она никак не могла унять раздражение. Цены на все росли, это было ужасно. — Ты мог бы поговорить с ним. Я в радио ничего не понимаю. А они, если видят, что ты не разбираешься, пользуются этим.
Но Роджера это не волновало, он, казалось, заснул. Полчаса он лежал на спине с закрытыми глазами, иногда вздыхал, ворочался, приглаживал ладонью волосы. Тем временем она стирала в тазу нижнее белье. Из квартиры внизу доносились звуки радио, во дворе залаяла собака. Кто–то завел машину. По бетонной дорожке под окном бегали дети, какая–то женщина громко звала их домой, ужинать.
Вирджинии было спокойно у себя в квартире: всеобщее напряжение спало, и люди радовались этому. Они закончили войну одним броском. Это тяжкое испытание не прекращалось ни днем, ни ночью; не было места ни веселью, ни, уж конечно, идеализму. И вот все закончилось: теперь можно было лежать на диване, стирать или сидеть и вслух рассуждать о том, как потратить заработанные деньги, какие возможности открываются перед ними. Начали возвращаться те, кто воевал. У них было мало денег или не было совсем, и многие хотели пойти учиться по программе Солдатского билля о правах[153] или вернуться на старую работу, которую им обязаны были предоставить по закону, или же они просто проводили время с женами и детьми, довольствуясь тем, что могут теперь всецело посвятить себя этому. Рабочим военных заводов нужно было что–то большее, ощутимое. Они привыкли всегда что–нибудь держать в руках, какой–нибудь реальный предмет.
— Думаю, мы можем себе это позволить, — сказала Вирджиния.
Он что–то пробормотал, по–прежнему лежа на диване.
— Деньги у нас есть, — добавила она.
Она читала газетный раздел объявлений о недвижимости, в который время от времени заглядывала, чтобы узнать о ценах и новых участках продажи. Как выросли цены на жилье за последний год! Дом, который продавали за пять тысяч, теперь стоил десять. Появилась реклама новых земельных массивов — их называли жилмассивами, у каждого было свое громкое название. Самый маленький из типовых домов продавался за семь–восемь тысяч долларов. Она считала, что это слишком дорого. В рекламе типовых домов говорилось о снижении первоначального платежа для военнослужащих, а им без такой скидки придется труднее, думала она, понадобится тысяча–две.
— Строят их не очень хорошо, — продолжала она. — Эти новые дома. Из сырого дерева, кажется. Помнишь, мы про это читали?
Он сел на кровати, протер глаза, опустил ноги на пол и потянулся рукой за очками.
— Извини, — сказала она. — Не хотела тебя будить.
— Слушай, пойдем, сходим в магазин, купим чего–нибудь сладенького, — предложил он. — Мороженого или пирога. — Обуваясь, он оглядывался в поисках пальто. — Я все еще есть хочу.
Она тоже надела пальто, прямо на хлопковую блузку, и они неторопливо пошли по вечерней улице в супермаркет, где все огни слились в одно яркое пятно. На тротуаре валялись обертки от конфет, разный мусор, но никто не обращал на это внимания — все привыкли. Внутри магазина голубовато–белый флуоресцентный свет освещал полки с банками и бутылками. Набросав в тележку всяких мелочей: пива, банку маринованных огурцов, пачку маргарина, пучок салата–латука и ягодный пирог, Вирджиния и Роджер встали в очередь в кассу. По пути домой Роджер остановился у края тротуара и огляделся.
— Это вон там радио чинят? — спросил он.
— Да, — сказала она.
Мастерская была закрыта на ночь, неоновая вывеска не горела. В витрине виднелись образцы настольных радиоприемников, подсвеченные сзади выстроенными в ряд лампочками. Подняв сумку с покупками, Роджер сошел с тротуара и перешел улицу по направлению к витрине. Она последовала за ним.
— Интересно, сколько он в это вложил, — заинтересовался Роджер.
— Вряд ли у него тут большие запасы — несколько приемничков да радиолампы.
Роджер поднес руку к стеклу и стал всматриваться внутрь, за витрину, в глубь мастерской, где стояли полки и аппаратура.
— Думаешь, он сам все чинит?
— Ну да, — сказала она. — Тут, кроме него, никого нет.
— Приемники на пару сотен баксов, — стал подсчитывать он. — Бэушная аппаратура. Испытатель радиоламп. Запчасти. Что еще? Касса, наверное. Вот и все.
— Еще аренда, — напомнила Вирджиния.
— Скорее всего, он живет в задней части дома. — Отвернувшись от окна, Роджер пошел дальше. — Наверняка он открыл свою лавочку меньше, чем за три тысячи долларов.
— Не думаю, что он много зарабатывает, — сказала Вирджиния. Ей мастерская не понравилась, уж слишком пусто тут было. Как–то очень скромно и мрачно. Ей трудно было представить себя в таком заведении. — Ты думаешь, такая лавочка может долго продержаться? Да к нему никто не ходит, поэтому он и дерет втридорога. Его хватит на месяц–другой, не больше. И то, что вложил, он, скорее всего, потеряет.
— Сейчас продавать нечего, — сказал Роджер.
— Ну да, — согласилась она, — у него только эти приемники.
— Но потом, — продолжал он, — через пару лет, он будет продавать телевизоры.
— Если не разорится к тому времени.
Он не ответил. Она подождала и спросила:
— Так ты про такую мастерскую говорил? Я думала, у тебя в планах что–нибудь посолиднее, как те магазины в центре города.
Она представила себе уютные универмаги с коврами, продавцами, отраженным светом. С эскалаторами и жужжанием кондиционеров. Она всегда любила бродить по большим центральным универмагам, любила запах тканей, кожи, ювелирных изделий, надушенных продавщиц в черном, с цветами.
— Господи, — выдохнул он, — чтобы открыть универмаг, нужен миллион долларов.
— Я просто хотела сказать…
Вирджиния не знала, что хотела сказать.
— Я говорю о том, что в наших силах, — пояснил Роджер. — Можно было бы купить такой магазинчик. Всю работу по ремонту я смогу делать сам, не нужно платить кому–то зарплату — ну вот, как он работает.
— У нас всего тысяча двести долларов.
— Ну и нормально.
— Внутри там ужасно, — не успокаивалась она. — Ты не заходил туда, а я там была. Дыра какая–то убогая — как у какого–нибудь чистильщика обуви. Просто мелкая лавчонка.
Он кивнул, соглашаясь с ней.
— А что бы ты сделал? — спросила она. — Почему у тебя было бы по–другому?
