Перед ним остановился высокий негр, чтобы поговорить с другим негром. Роджер, шедший с опущенной головой, налетел на высокого негра; тот даже не пошатнулся.
— Смотреть надо, куда прешь, — выругался негр.
— Видел же, что иду, — огрызнулся Роджер.
— Самому смотреть надо, — буркнул негр, здоровенный детина.
— Это ты смотри, — огрызнулся Роджер. — Уголек черномазый.
Но сказал он это недостаточно тихо. Негр услышал и, когда Роджер уже собирался пройти мимо, занес кулак и врезал ему в ухо. Роджера развернуло, и он упал. Вскочив на ноги, он бросился на негра и изо всех сил нанес ему удар. Почти одновременно негр снова заехал ему, на этот раз в нижнюю челюсть, и во все стороны полетели зубы. Роджер осел на четвереньки. Негр со своим приятелем быстро удалился. Подошли какие–то люди, белые, двое из них помогли ему встать.
— Что сделал этот черномазый? — кричали они, и вокруг набежали другие белые. — Дружище, он тебя не порезал?
Они ощупали его с головы до ног, не течет ли где кровь, а он покачивался, прикрывая пальцами разбитые передние зубы.
— На этого парня ниггер напал, — сообщил кто–то собравшейся вокруг них толпе. — Избил и смылся.
Один из мужчин предложил подвезти его домой. Кляня всех негров, прохожие посадили его в машину, отдали вывалившиеся из кармана очки и пожелали удачи.
— Их каждый день в Лос–Анджелес все больше наезжает, — посетовал человек, который вез его.
Роджер, корчась от боли, подпер голову рукой.
— В основном с юга, конечно, едут, — сказал мужчина. — Сельхозрабочие по большей части — в городе совсем не умеют себя вести. Ну, то есть впервые в жизни у них в руках деньги — ну в голову и ударяет. Кайфуют, мать твою. Но лучше уж они, чем мексы, скажу я вам. Тем если попадешься — котлету из тебя ногами сделают, сапогами своими с выступами на подошвах.
Стараясь как можно яснее выговаривать слова, Роджер прошамкал:
— Ниггеры хреновы.
— Ну, это мог быть кто угодно, — сказал мужчина, остановившись у многоквартирного дома. — Вам здесь?
— Да, — ответил он, держа у рта носовой платок. В ухе звенело, и он плохо слышал: звуки сливались в какой–то гул, а потом гасли. — Спасибо, — выдохнул он, выбираясь из машины.
— Бывает, — сказал мужчина.
Он дождался, когда Роджер дойдет до крыльца дома, и только тогда уехал.
Увидев его, Вирджиния в ужасе подскочила:
— Что случилось?
Она подбежала к нему и отвела его руки ото рта.
— О, Господи, — так и ахнула она. — Что это было? Что случилось?
— Мужик один побил, — объяснил он. — Я его первый раз в жизни видел.
— Я вызову полицию, — сказала она. — Я пошла звонить.
И она двинулась было в коридор.
— Да брось ты это на хрен! — в отчаянии воскликнул он и, опустившись на диван, попросил: — Дай ледяных кубиков.
Она принесла несколько кубиков льда, и он соорудил из них компресс. Лежа на спине, он прижимал лед к верхней челюсти. Вирджиния вытерла струйку ледяной воды.
— Нужно будет идти к зубному, — сказал он.
— Позвонить сейчас?
— Нет. Завтра.
В постель он не стал ложиться — всю ночь пролежал навзничь на диване. Несколько таблеток анацина[157] заглушили боль, но заснуть он так и не смог.
«Что мне делать?» — спрашивал он себя.
Он вспоминал другие места, которые нравились ему больше. Он понял, что на самом–то деле не стал хоть сколько–нибудь счастливее оттого, что приехал сюда, даже в самом начале. В Вашингтоне, округ Колумбия, было куда лучше, решил он. Несмотря на погоду. Ему нравились тамошние дома. И снег ему был не помеха.
В Арканзасе, в детстве, он когда–то, проваливаясь, бегал по снегу. Он помнил длинные веретенообразные деревья без листьев, чащами торчавшие на склонах холмов — все хилые, хрупкие и тем не менее росшие повсюду на нерасчищенной земле. Может быть, они и до сих пор там стоят. Он вспомнил, как однажды поставил на пенек старую глиняную вазу и бросал в нее камни до тех пор, пока она не разлетелась на осколки, и среди черепков оказалась монета, вставленная еще когда глина была мокрой. Очистив монету, он обнаружил, что это двадцатицентовик. За всю свою жизнь — а ему тогда было одиннадцать — ему ни разу не приходилось ни видеть монету в двадцать центов, ни слышать о такой. Он почти два года таскал ее с собой, уверенный, что обладает единственным в мире экземпляром. И вот в один прекрасный день он попытался потратить денежку, а продавец отказался принимать ее, сказав, что она фальшивая, что такой монеты не существует[158]. И тогда Роджер выбросил ее.
Теперь, лежа на спине с прижатым ко рту компрессом, он пытался вспомнить, что же он хотел купить на те двадцать центов. Наверное, конфету. Ну, сейчас ее в любом случае уже не было бы — будь то денежка или конфета.
На следующее утро у него так распухли губы, что он не смог есть. Он попробовал отпить кофе, но боль была невыносимая. И все же он не уходил из–за кухонного стола, сидел и смотрел на чашку и тарелку.
— Тебе нужно к зубному, — сказала Вирджиния. — Тебе даже не поесть, и ты едва говоришь — давай я позвоню.
— Не надо, — отказался он.
— Но что ты собираешься делать?
Большую часть утра Роджер просидел в жалком состоянии в гостиной, ничего не предпринимая, не разговаривая с Вирджинией и даже не думая ни о чем. Сломанные передние зубы совсем разболелись, и после полудня он все–таки разрешил ей спуститься к телефону–автомату. Она долго не возвращалась и наконец, появившись, сказала:
— Едва нашла врача, который сможет посмотреть тебя сегодня. Его зовут доктор Корнинг.
Он прочел адрес — кабинет находился на другом конце города.
Взяв клочок бумаги, он надел пальто.
— Я с тобой, — вызвалась Вирджиния.
— Нет, — покачал головой он.
— Я пойду.
— Нет!
Обойдя ее, он вышел в коридор и направился к лестнице. Но она последовала за ним.
— Ты можешь упасть в обморок, — сказала она. — Я хочу пойти с тобой. Почему ты не хочешь, чтобы я была рядом?
— Иди к черту, — взъярился Роджер. — Ступай обратно, домой.
Спустившись и выйдя на тротуар, он увидел, что она сдалась. И он пошел к автобусной остановке один.
На дорогу ушло больше часа. В приемной у стоматолога он попытался закурить, но не смог удержать сигарету в зубах, и ее пришлось потушить. Ожидание заняло пятнадцать минут. Напротив него сидели, вытянув ноги, трое маленьких детей. Все трое уставились на него, хихикая, пока мать не приструнила их.
Наконец врач принял его и сделал укол новокаина.
— Один можно спасти, — сообщил он. — Могу поставить на него коронку. Но два других сломаны прямо у десен. — Он начал удалять кусочки зубов. — Ваша жена сказала по телефону, что вас кто–то ударил.
Роджер кивнул.
— На изготовление коронки уйдет пара дней. Как бы то ни было, теперь, когда я удалил остатки других зубов, боль должна прекратиться. Думаю, можно будет есть мягкую пищу, только не пытайтесь кусать. — С помощью зеркальца он осмотрел другие зубы. — Когда вы в последний раз были у стоматолога?
— Давно, — ответил Роджер.
Он не был у зубного врача с довоенного времени.
— Нужно будет подремонтировать. Почти на всех коренных — кариес. Снимочки сделать. Нельзя позволять зубам разрушаться. На сладкое реагируют?
Роджер что–то пробормотал.
— Коронка и остальная моя работа будут стоить шестьдесят долларов, — сказал доктор Корнинг. — Сейчас можете оплатить? С новых пациентов я обычно беру вперед.
Роджер заплатил чеком.
— Восстановление остальных зубов обойдется вам долларов в двести–триста. И чем дольше вы будете откладывать, тем будет дороже.
Договорившись, когда ему будут ставить коронку, Роджер спустился и вышел на улицу. От новокаина лицо у него онемело и деформировалось, и он то и дело поднимал руку, чтобы дотронуться до него. Сумма оплаты привела его в бешенство. Он понимал — он знал, — что его ограбили, воспользовались его положением. Но что он мог сделать?
«Черт возьми», — выругался он про себя.
Всюду ему мерещились всевозможные жулики и мошенники. Он проникал взором в конторские здания, где обделывались грязные делишки, где вращались колеса всей этой машины. Кредитные учреждения, банки, стоматологи, другие врачи, целители–шарлатаны, сосущие деньги из пожилых дам, мексы, громящие витрины магазинов, дефектная аппаратура, еда с подмешанными отбросами, туфли из картона, шляпы, тающие под дождем, садящаяся и рвущаяся одежда, машины с неисправными блоками цилиндров, стульчаки, кишащие болезнетворными микробами, собаки, разносящие по городу чесотку и бешенство, рестораны, в которых подается гнилая еда, обесценившиеся кредиты на недвижимость, липовые акции в несуществующих горных компаниях, журналы с непотребными фотографиями, хладнокровно забиваемые животные, молоко с дохлыми мухами, жуками, паразитами и экскрементами, разный мусор и хлам, дождь из нечистот, льющийся на жилые дома и магазины. Потрескивали электрические аппараты хиропрактиков, визжали пожилые дамы, кипели во флаконах и взрывались патентованные лекарственные средства… И всю войну он увидел как колоссальный хитроумный обман, когда людей убивают для того, чтоб жирные банкиры размещали займы, когда строят корабли, которые прямиком идут ко дну, когда невозможно погасить облигации, когда власть захватывают коммунисты, а кровь, предоставляемая Красным Крестом, заражена сифилисом. Негритянские и белые войска, квартирующие вместе, медсестры, подрабатывающие проституцией, генералы, трахающие своих ординарцев, нажива, масло с черного рынка, учебные лагеря, в которых новобранцы тысячами мрут от бубонной чумы, болезнь, страдания и деньги, перемешанные вместе, сахар и резина, мясо и кровь, продовольственные талоны, плакаты, предупреждающие об опасности венерических заболеваний, обследования половых членов, винтовки М–1, артисты Объединенной службы организации досуга войск, выступающие с таким видом, словно им кол в жопу вставили, ублюдки, гомики и ниггеры, насилующие белых девушек… Он увидел, как небо вспыхнуло и потекло, по небесам пронеслись половые органы, и услышал голос, каркающий в уши про месячные его матери. Он увидел, как весь мир корчится в волосах — чудовищный волосатый шар, лопающийся и заливающий его кровью.
