– Я скажу это в пять часов.
– Нужно ли брать с собой оружие?
– Это бесполезно…
В пять часов Жюстен был у Сальватора. Тот представил его Фражоле.
– Я обещал тебе, – сказал он, – найти учителя пения для Кармелиты: вот уже половина того, что я обещал.
– Жюстен, помните ли вы ту красивую молодую девушку, которую вы видели умирающей в Медоне? Я обещал ей через Фражолу вашу помощь, а также и помощь господина Мюллера.
Жюстен ответил улыбкой, давая понять, что вся жизнь его в распоряжении Сальватора.
– А теперь пойдем!
И подойдя к Фражоле, он поцеловал ее, как отец целует свое дитя, потому что, несмотря на молодость, на всем облике Сальватора лежала печать отеческого величия и серьезности, и спустился с лестницы, приказав неутешному Брезилю оставаться с Фражолой.
Жюстен следовал за ним молча.
Они прошли, не проронив ни слова, всю ту часть Парижа, которая простирается до заставы Фонтенбло.
Когда они подошли к заставе, Жюстен, видя, что Сальватор направляется к большой дороге, прервал молчание.
– Куда идем мы? – спросил он.
– Туда, где я вчера видел Мину.
Жюстен остановился, чтобы перевести дух.
– И вы ее мне покажете? – воскликнул он.
– Да, – ответил, улыбаясь, Сальватор, глядя с участием на бледность, внезапно покрывшую щеки Жюстена.
Жюстен закрыл глаза обеими руками и пошатнулся, Сальватор поддержал его, охватив рукой за талию.
– О! Дорогой Сальватор, – сказал Жюстен, – вы видели мою слабость и потеряете ко мне доверие.
– Вы ошибаетесь, Жюстен, я вижу вас слабым в минуту радости, но я видел вас сильным в горе, – а это главное!
– О! – прошептал Жюстен. – Моя добрая мать и не предчувствует, какое счастье меня ожидает.
– Завтра вы ей все расскажите, и она ничего не потеряет.
Желая как можно скорее добраться до Вири, Жюстен предложил взять карету, но Сальватор сказал Жюстену, что он сможет увидеть Мину только между одиннадцатью и двенадцатью часами, а потому нет никакой надобности приехать им на четыре часа раньше нужного срока. Притом его вторичный визит в Кур де Франс может возбудить подозрение, если они приедут слишком рано.
Жюстен согласился с доводами Сальватора. Решили не только идти пешком, но и быть в парке, прилегавшем к замку, не ранее одиннадцати часов вечера.
Очутившись в поле, друзья дали волю своим речам.
Разговор, до той поры сдержанный, принял более свободный, живой характер. Вероятно, задушевные мысли, подобно растениям, нуждаются в свободном воздухе для своих излияний.
Сальватор стал продолжать свой рассказ с того места, на котором остановился в комнате школьного учителя. Он объяснил Жюстену с самыми тонкими подробностями тайны франкмасонских лож, их организацию и цель, не забыл уточнить, что они берут свое начало за тысячу лет до Рождества Христова, связаны с храмом, где эта идея, брызнув ручьем, побежала потоком, рекой, стала озером и, наконец, разлилась в безбрежный океан.
Жюстен, слушая историческое изложение судеб общества в таком ясном, кратком и вместе с тем полном обзоре, смотрел на Сальватора с удивлением: пламенная речь молодого человека, так не соответствующая его общественному положению, казалась Жюстену вдохновенной речью апостола.
И в самом деле, Сальватор обладал редким даром обобщать факты и, как Кювье – явления физического мира, он умел анализировать нравственную историю общества.
Теория Сальватора была очень проста: это была глубокая любовь к человечеству, без выделения классов и рас, идея уничтожения преград, мешающих соединить весь человеческий род в одно огромное семейство, исполнение заповедей Спасителя, который, дав людям свободу и равенство, завещал любить ближнего, как самого себя.
Для Сальватора, чуждого политики, все люди были детьми одного отца и одной матери, все – братья между собою и, следовательно, все одинаково свободны. Под каким бы видом ни явилось рабство, оно было в его глазах чудовищем, которое следовало стереть с лица земли, как изначальный корень зла. В этом человеке таились остатки благородства и чести старинных рыцарей, которые отправлялись в Палестину воевать за гроб Господень. Подобно им, он готов был отдать жизнь свою за торжество своей веры; он говорил о будущем народов с тем благородством и величием, каким отличалась речь аббата Доминика.
Впрочем, оба молодых человека, из которых один, сам того не подозревая, имел сильное влияние на другого, – священник и комиссионер – имели много общего: та же любовь к человечеству, та же цель, к которой они стремились, хотя и шли различными путями и с различных точек…
Так, аббат Доминик начинал с Бога и снисходил до человечества; Сальватор искал божественные искры в человечестве и от человека восходил к Богу. Человечество, по мнению аббата Доминика, было творением божественным; Бог для Сальватора был идеалом человеческим; человечество для аббата Доминика не могло иначе существовать, как созданное, покровительствуемое и оберегаемое высочайшей властью и могуществом; человечество для Сальватора не могло существовать, если оно не имело в себе самостоятельной силы.
Одним словом, в их религиозных теориях существовало то же различие, что в политике между аристократией и демократией, но, несмотря на все различие, они стремились к одной цели: к счастью человека, к всемирному братству. Жюстену, бедному страдальцу, обреченному с самого детства на борьбу с нищетой за насущный кусок хлеба, некогда было устремлять свой взор в бездну общих вопросов, а потому теория Сальватора показалась ему блестящей, опьяняющей философией.
Подобно тому, как при малейшем прикосновении к потухающему пламени камина сверкают огненные искры, так сверкали высказанные Сальватором истины в глазах Жюстена…
Обыкновенно под влиянием сильной озабоченности или волнения человек идет быстро, минуя версту за верстою, сам того не замечая. Так и наши друзья за горячим разговором и не заметили, как подошли к Вири в девятом часу вечера.
Оставалось еще добрых два часа.
Сальватор вспомнил о небольшой рыбачьей хижине, где семь лет назад он обедал в тот самый день, когда нашел Брезиля. Добрались до берега реки, нашли хижину, вошли и, спросив бутылку вина и рыбное блюдо, воспользовались гостеприимством хозяина. Глаза Жюстена отворачивались от кукушки, отсчитывавшей время, разве только для того, чтобы с новой страстью следить за ходом часовых стрелок. Если бы не слышался мерный и звучный ход маятника, Жюстен поклялся бы, что стрелки остановились. Однако пробило десять, наконец, одиннадцать часов. Сальватор видел нетерпение своего товарища и сжалился над ним.
– Пойдем, – сказал он.
Жюстен вздохнул свободно; вскочить со стула, взять шляпу и очутиться на пороге хижины – было делом одной минуты. Сальватор следовал за ним, улыбаясь. Потом он пошел впереди, указывая дорогу по направлению к замку Вири.
– Здесь? – спросил тихо Жюстен.
Сальватор кивнул утвердительно головой.
Приглашая товарища молчать, он приложил палец к губам.
Они двинулись вдоль стены тихим, легким шагом, точно две скользящие тени. Сальватор остановился на том месте, где накануне перелезал через ограду.
– Здесь, – шепнул он едва слышно.
Жюстен смерил глазами высоту стены. В отличие от товарища не привыкший к гимнастическим упражнениям, он забеспокоился, сумеет ли преодолеть препятствие.
Сальватор оперся о стену спиной и протянул Жюстену обе руки в виде первой ступени.
– Значит, надо перелезть через эту стену? – спросил Жюстен.
– Ничего, не бойтесь, мы никого не встретим, – ответил Сальватор.
– О! Я не за себя боюсь, я за вас.
Сальватор взглянул на него с выражением, которое передать мы не беремся.
– Полезайте, – сказал он коротко.
Жюстен встал на протянутые руки, потом на плечи Сальватора и наконец достиг верхушки стены.
– А вы? – спросил он.
– Прыгайте на другую сторону и не беспокойтесь обо мне.
Жюстен повиновался, как ребенок. Если бы Сальватор приказал ему прыгнуть не на землю, а в огонь, Жюстен повиновался бы так же беспрекословно.
Он спрыгнул. Сальватор ясно услышал звуки от его шагов и последовал за ним.
Необходимо было сначала осмотреться, чтобы не блуждать напрасно по парку, как ему пришлось это делать в первый раз, когда он шел с Роландом.
Молодой человек остановился на одну минуту, вспомнив местность, пошел прямо по аллее.
– Мы на нужном нам месте, – сказал Сальватор, – вот дерево.
Мысленно же прибавил: а вот и могила.
Оба вошли в кусты и стали ждать.
По прошествии нескольких минут Сальватор положил руку на плечо друга.
– Тише! – сказал он. – Я слышу шорох платья.
– Это, вероятно, она? – спросил Жюстен, вздрагивая.
– Да, вероятно; только позвольте мне показаться ей первому. Вы понимаете, какое впечатление может произвести на бедное дитя ваше внезапное появление… Она приближается… она совершенно одна. Спрячьтесь и ждите, пока я не позову вас…
