немёртвых мёртвых, которых в последнее время развелось вокруг неё слишком много. Вполне возможно, что и этот таинственный Сатана не такой уж мёртвый. Его смерть могла быть подстроенной толковой мистификацией. Да, это было сложно подготовить. Возможно, не так уж и легко реализовать. Но это могло быть, если некому Сатане нужно было быстро и аккуратно исчезнуть.
Здесь нужно было покопаться.
Раз уж Гюрза оказалась перерождением Прохожих.
То вполне возможно, что Сатана переродился в человека из аппарата президента страны, того самого из-за которого и началась вся беда с Гюрзой и её планами. Кстати, вопрос, с какой целью то всё это было начато и закручено?! Деньги? Власть? Страну собирались развалить? Сдать кому-то? Какая была цель у всего случившегося? До определенной информации Эми не допустили, поэтому всей картины она не видела и не знала.
– Сэр Морель, расскажите, пожалуйста, всё, что вы помните об этом человеке.
– Он мёртвый, леди.
– Ничего страшного. Мёртвый мне тоже подойдёт.
– Ну, хорошо. Он был человек без возраста. Никаких оговорок на тему событий, свидетелем которых он был. Те редкие моменты, когда он намеренно похоже оговаривался, только поддерживали его реноме мистического существа. Он был свидетелем великой депрессии, мора во Франции, великой и ужасной Чёрной Смерти.
– Пандемия чумы XIV века.
– Верно. Ещё он однажды проговорился, что плыл на Титанике.
– Признаться, – Эми едва заметно улыбнулась. – Ни о чём не говорит.
– Ну, как же, прекрасная леди, романтическая история из… XX века, в виде фильма, кажется.
– В свое время такие истории меня не интересовали.
– А про черную чуму знаете? – изумился дон Диего.
– В подростковом возрасте у меня были… очень специфические интересы, – смущенно улыбнулась Эми, потом попросила: – что ещё вы помните?
– Он был химероиден, этот человек. Он мог прийти сегодня высоким, завтра… ниже, на пять-десять сантиметров. Был тонким и толстым. С синими глазами или желтыми. Или карими. Или чёрными.
– Цветные линзы. Увеличивающие рост накладки. Уменьшить рост сложнее, чем увеличить, но поскольку он был то ниже, то выше, то поставлю на среднее количество. Что ещё?
– Он никогда не отображался на видео. На фотографиях. Даже когда его пытались снять, о чём он не знал, всё заканчивалось неудачей. Будто бы этот человек никогда не существовал. Был миражом. Легендой. Сатаной.
Эми кивнула, потом взглянула в зал и нахмурилась.
Около Рашель стоял высокий мужчина и судя по тому, как напряжено было тело девочки, это соседство ей или не нравилось, или было чем-то опасно.
– Леди?
– Спасибо за консультацию, сэр Морель. Рада была снова с вами увидеться. Надеюсь, как-нибудь мы ещё выпьем по чашечке чая и поговорим.
– Буду рад, леди, – кивнул дон Диего.
Эми улыбнулась на прощание и двинулась решительным шагом к подопечной, даже не зная, к кому приближается на самом деле… Чьи улыбчивые, с кошачьей ленцой глаза, взирают на неё поверх плеча девочки…
Глава 17. Точка преломления
Чем ближе Эми подходила к Рашель и мужчине, который стоял рядом с ней, тем отчётливее она понимала, что этого ей делать не хочется. Хочется закричать, хочется подхватить девочку и забрать её отсюда. Забыть про французскую аристократию как про плохой сон и … не делать то, ради чего всё это было задумано. Не вводить Раш в мир богемы и аристократического света. Держаться от него подальше, если здесь водятся такие мужчины.
Он был действительно хорош.
Великолепный светский лев.
В костюме с иголочки, с зелеными кошачьими глазами и хитрым прищуром. Губы тонкие, не очень четкой формы и уголки губ лениво приподняты. Скулы высокие, лицо само по себе узкое, и тонкий аристократический нос. Хорош. Знает себе цену, а внутри – прячется мразь. По крайней мере, так обычно и бывало.
Борясь с внутренней дрожью, Эми подошла ближе, положила ладонь на плечо Рашель, прижав девочку к себе.
– Боюсь, сегодня я нарушу писаные и неписаные правила этикета, но вас, сэр, я решительно не знаю.
Мужчина улыбнулся так, словно Эми сказала что-то смешное, но сама не знала подтекста шутки.
– Доброй ночи, леди Лонштейн. Разрешите, я представлюсь сам. Линдр Шатильон, граф Шатильонский. Глава концерна А-фарм, а также держатель пакета крупных акций почти во всех предприятиях, где акционером состоите и вы.
– Доброй ночи, лорд Шатильон, – Эми улыбнулась, – это значит, что именно вам я должна за те минуты веселья, которое меня обуяло, когда я прочитала присланный мне договор.
– А там было что-то особенное?
– О, нет, что вы. Совсем ничего особенного. Скорее там было что-то вроде зашифрованного послания: «Русская курица никогда не сумеет понять ничего в нагромождениях математики и экономики, а в бизнесе ей и подобно делать нечего. Поэтому мы её обманем вот тут, тут и тут, а заодно позаботимся о том, чтобы скупить у неё всё за бесценок. Продаст и не поймёт, как продешевила». Что-то в этом роде.
– Удивительное дело, – лорд Шатильон даже смеяться не стал. – Леди, вы меня поразили в самое сердце!
В голосе ловеласа зазвучала нотка веселия и нахальства, веселого, задорного. Человек, стоящий перед Эми, знал, что, чтобы он ни сделал, его не получится привлечь к ответственности. В его голосе звучала вседозволенность с уверенность в безнаказанности. И Эммануэль узнала этот голос. Его мягкий и чарующий напев, вот эти нотки. И… уверенность в себе.
Она слышала этот голос в тёмной комнате.
И говорили, что глава Чёрных львов француз.
Эми пришло в голову, что такого быть не может.
Но испуг Рашель. И слова Серхио… ну, в смысле графа Монтесье о том, что среди акционеров есть человек, который только притворяется душкой. Вошёл Макс, и напарник свою фразу не закончил. Но кажется Эми и без того поняла, о ком именно он говорил.
Граф Шатильон.
– С первого взгляда? – поинтересовалась она. – Или с того самого момента, как вы узнали о том, кто именно вошёл в совет акционеров?
– Признаться, – граф взглянул на Рашель. – Погуляй, малышка?
Рашель нахмурилась, вздёрнула подбородок.
– Я леди, граф Шатильон. И хоть я ещё маленькая для аристократических реверансов, никто, кроме Эми, не смеет называть меня малышкой!
– О, – граф сначала даже опешил от неожиданности, потом засмеялся. – Аристократическая гордость, впитанная с молоком матери. Следовало подумать, что при такой матери… и при такой леди-опекуне…
– Рашель, – ладонь
