– Ну, так что же? Я вовсе не так легкомыслен, как вы думаете, и не так уж ненавижу папу, чтобы не мог в один прекрасный день примириться с ним. Ну-с, а потом?
– Потом вы женитесь на мне и возложите на мою голову корону, которую я вам дам.
– Это будет вполне справедливо, но…
– Разве вы не уверяли меня только что в своей любви?
– О, конечно! – ответил Генрих, снова целуя Анну.
– За нас будет сам папа! – продолжала она.
– Разумеется, если я отрекусь от гугенотства.
– И царствующие дома Наварры и Лотарингии станут вершителями судеб всего мира.
– Все это прекрасно, но…
В этом "но" чувствовалось противоречие, и брови герцогини досадливо сморщились.
– Что вы имеете возразить? – нетерпеливо спросила она.
– Все, что вы говорили до сих пор, мне очень по душе, но… как я могу жениться на вас, когда я уже женат?
– Я предвидела это, кузен. Когда вы женились на Марго, то были гугенотом; стоит вам перейти в католичество – и папа расторгнет ваш первый брак.
– О, это – действительно прекрасная идея, но…
– У вас имеется еще "но"?
– Да! Что будет с нынешним королем Франции Генрихом III?
– Я уже приобрела специально для него золотые ножницы, чтобы остричь ему волосы и затем запереть его в монастырь.
– Отлично! Вы положительно все предвидели. Но…
– Как! Еще "но"?
– Ну, да… я хотел только заметить, что испанский король обращался ко мне с таким же предложением!
– В самом деле?
– Он предлагал мне руку своей сестры: говорят, будто она очень красива.
– Потом?
– Потом… Париж и Лувр. А в возмещение за мое бедное наваррское королевство он предлагал мне… богатую Лотарингию вместе с вашими нансийскими дворцами, кузина!
У герцогини вырвался возглас гнева и удивления.
– И вы отказались? – спросила она затем.
– Отказался,- подтвердил Генрих.
– Ну-с, а на мое предложение что вы ответите, кузен? Но Генрих Наваррский недаром был гасконец, а ведь гасконец никогда не ответит прямо на самый прямой вопрос, если есть хоть малейшая возможность ответить уклончиво. Так и Генрих вместо категорического ответа принялся молча вздыхать.
– К чему эти вздохи? – спросила герцогиня.
– Я вспомнил о бедной Марго. Что станется с нею, если я оттолкну ее?
– Она утешится с новым любовником, только и всего!
– Да неужели? – наивно спросил Генрих. – Неужели вы думаете, что Марго…
– Ну вот еще! Мало ли у нее было приключений!
– Не может быть!
– Но уверяю вас!
Генрих снова вздохнул и затем сказал:
– Ну, в таком случае не будем говорить о ней! – и он опять вздохнул.
– О ком вы вздыхаете теперь? – кокетливо спросила Анна.
– Но… этот бедный Амори! Что будет он делать в монастырской тиши?
– Он будет устраивать религиозные процессии: ведь вы знаете, что это его страсть!
– Да, это правда! – и Генрих вздохнул снова.
– Ну, что у вас еще там такое?
– Ну а наш кузен Франсуа? Что будет с ним?
– С герцогом Анжуйским? О, этому-то не прожить и года. По крайней мере, все доктора говорят так!
– А! Ну, так пусть умирает спокойно! Герцогиня решила, что Генрих Наваррскии окончательно побежден, и, обвив его шею и нежно прижимаясь к нему, сказала:
– О, я отлично знала, что вы примете мое предложение, кузен! Генрих ласково высвободился из ее объятий и сказал с самым наивным видом на свете:
– Да я и не думал соглашаться, прелестная кузина!
– То есть… как это?
– Ну да! Раз наследнику трона, герцогу Франсуа, не осталось жить и года, то из-за чего же я буду хлопотать? Все равно после короля Генриха III законным наследником остаюсь я. К чему же мне пускаться на разные ухищрения, чтобы добиться того, что и без этого по праву мое?
При этих словах Анна отскочила со стоном уязвленной тигрицы.
– Значит, вы… отказываетесь? – задыхаясь спросила она.
– Категорически!
– И вы рискуете иметь отныне во мне беспощадного врага?
– Полно! От ненависти женщины еще не умирают!
– Но вы в моей власти!
– В настоящий момент – да. Но как знать? Бог велик, а будущее неизвестно.
– Берегитесь!
– Сударыня,- ледяным тоном ответил Генрих,- мне остается только поблагодарить вас за честь, которую вы мне сделали, пригласив меня отужинать с вами! – и король встал, желая этим показать, что считает разговор окончательно исчерпанным.
Герцогиня была бледна от бешенства, и ее взор метал молнии.
– Помните,- прошипела она,- этим ответом вы подписываете себе смертный приговор. Ваша участь уже была решена, и лишь в моей власти было даровать вам жизнь и счастье. Вы отвергаете мою спасительную руку. Берегитесь!
– Покойной ночи, прелестная кузина!
Анна пошла к двери. На пороге она обернулась и послала Генриху последний взгляд, в котором смешивались политическая ненависть и бешенство отвергнутой женщины. Однако Генрих, не обращая внимания на нее, спокойно налил себе стакан вина и принялся осушать его, приговаривая:
– Нет, вина кузена Франсуа решительно превосходны, и я был неправ, заподозрив его виночерпия!
Анна с треском захлопнула дверь. Щелкнул ключ в замке. Генрих Наваррскии остался один.
– Черт возьми! – пробормотал он.- Эта чудачка вообразила, что я соглашусь обречь себя на столько хлопот ради чести именоваться королем Гаскони, когда я уверен, что мне все равно не миновать титула короля всей Франции! Но… для последнего необходимо сначала выйти отсюда. Впрочем, зачем я буду думать теперь об этом? Утро вечера мудренее, а я так устал, что мне лучше доверить себя сну, отдохнуть и уже завтра решить на свежую голову, как выбраться из этой ловушки!
Однако, прежде чем кинуться на кровать, Генрих тщательно исследовал стены. Он убедился, что, кроме той двери, через которую ушла герцогиня Анна, никакого явного или тайного прохода в комнату не имеется. Затем, забаррикадировав эту единственную дверь, он разделся и с наслаждением кинулся на кровать.
Он пролежал так несколько минут и только было начал погружаться в дрему, как в полу что-то щелкнуло и кровать слегка заколебалась. Генрих хотел сейчас же вскочить, но не тут-то было! Три мощных пружины выскочили из деревянных частей кровати и притиснули пленника вплотную к ложу, а само оно начало опускаться, плавно покачиваясь. Напрасно Генрих кричал, напрасно пытался вырваться из стальных объятий – предательский механизм продолжал свое дело.
Наконец кровать остановилась, пружины опять исчезли, и Генрих почувствовал себя на свободе. Он кое-как оделся во тьме, соскочил с кровати, но его ноги встретили скользкий, сырой пол.
Тогда Генрих понял все. Еще в детстве он слыхал, что в анжерском замке имеется так называемая "зеленая" комната, кровать которой установлена на подвижном трапе. С помощью этой кровати без шума и огласки отделывались от неугодных людей, которые исчезали без следа, так как погреба, куда опускался трап, были расположены довольно глубоко под землею, не имели выхода и были окружены непроницаемыми стенами.
– Н-да-с! – сказал себе Генрих.- Моей звезде будет довольно затруднительно заглянуть сюда. Но как знать? Ведь заглядывают же звезды в самые глубокие колодцы? Ну а пока что необходимо отоспаться, так как силы мне очень и очень понадобятся. Кровать уже исполнила свое дело, и нового предательства мне от нее ждать нечего. А потому заснем! – и Генрих снова улегся на кровать и заснул крепким сном.
XXXVIII
Когда Генрих Наваррский проснулся, в его темнице было не так уже безотрадно темно. Сверху пробивался маленький луч света, и, освоившись с полутьмой, глаз узника мог отдать себе отчет, где он находится.
Осмотр дал очень мало утешительного. Овальная камера, где помещался Генрих, не имела ни окон, ни дверей. Стены ее были сложены из массивных камней, цемент между которыми от старости сам превратился в камень. Только наверху виднелся люк, через который спустилась кровать. Но до этого люка было много сажен, и, чтобы добраться туда, надо было извне привести механизм в движение и снова поднять кровать наверх. Словом, как ни исследовал наваррский король свою тюрьму, нигде не было видно ни малейшей возможности спастись. Оставалось только ждать какого-нибудь счастливого случая; но откуда мог явиться таковой, Генрих не мог даже приблизительно представить себе. Вдобавок ко всему его начали мучить голод и жажда. Неужели о нем забыли, или… или это тоже входило в программу мести Анны Лотарингской? Уж не хотят ли уморить его с голода? О, из всех смертей это была бы самая мучительная!
И снова, и снова принимался Генрих осматривать свою комнату, но, как и прежде, нигде не было видно ни малейших следов какого-нибудь выхода. А тут еще единственный луч света, шедший сверху, стал тускнеть и угас. Видимо, опять наступил вечер. Целые сутки провел он в заточении, а спасения не было… не было…
Генрих почти с отчаянием бросился на кровать. Он пытался не терять бодрости и веры в свою спасительную звезду, старался сохранить остатки своей обычной благодушно-иронической философии; однако действительность была так страшна, положение так безнадежно, что невольно в душу закрадывался смертельный ужас. Умереть таким образом! Попасться в такую глупую ловушку? Покончить свои дни в тюрьме в тот самый момент, когда будущее, казалось, засверкало особенно радужной надеждой? О, какая бессмысленная, какая жестокая ирония судьбы!
