— Ну, пора и честь знать! Где ваши паляницы? Куда муку сгрузить? — Бескаравайный встал с раскрасневшимся лицом.
— Кто же от такого добра уезжает! — запротестовал Сандетов.
— «Нам некуда больше спешить…» — запел было Мышонок, но сразу же смолк, будто поперхнувшись.
Бескаравайный так посмотрел на него, словно это был самый ненавистный враг. Но Мышонка не так-то легко было пронять.
Ударив себя в грудь, он поднял руки к потолку и, снизив голос, насколько было возможно, подражая дьякону, произнес нараспев:
— Господи боже! Все помню! Не пронзай меня глазами насквозь! Жора всегда готов на жертвы ради революции!
Муку завезли в соседний дом. Здесь же взяли соломы, устелили ею дно можары и ее почти двухаршинной высоты деревянные бока, а на солому уложили первые двадцать буханок еще теплого хлеба. Потом заезжали за хлебом еще в несколько дворов.
— А остальные придется подождать, — объявила Дуся.
— Долго? — Бескаравайный нахмурился.
— Часа полтора. Может, чуточку побольше. Он еще горячий. С пылу с жару нельзя навалом везти — сомнется. Надо дать остыть.
— А если каратели наскочат? — рассуждал вслух Бескаравайный.
— Я тут все тропки знаю, — успокоительно сказал Мышонок. — Да и Шурка, — он кивнул на Сандетова, — тоже знает. В случае чего — через поле прямо в лес.
— Не пропадем, — подтвердил Сандетов. — Как учуем, тропинками уйдем!
— А хлеб? — зло спросил Бескаравайный.
— Можару отправим сейчас, — посоветовал Сандетов, — а остальной на повозке довезем, а сами пешком пойдем. Хочешь, сам поезжай на можаре, мы догоним.
— Хлеба много еще? — спросил Бескаравайный.
— Паляниц шестьдесят! — быстро отозвалась Фрося.
Казак от огорчения даже крякнул.
— На повозке не довезете — рассыплете!
— А если в мешках? — подсказал Сандетов.
— Ты, Федя, уматывайся с готовым хлебом! — посоветовал Мышонок. — А мы дождемся остального и — как из пушки. Пара пустяков!
— К чему ты это зачинаешь? Думаешь, ежели у меня голова раненая и болит, так не понимает? Я уеду, а ты за стол и полную анархию разведешь?
— Думаешь, только один ты сознательный! — быстро возразил Мышонок, искусно разыгрывая обиженного. — А про женщин, которые нам хлеб пекли, забыл? Приедут каратели и найдут у них столько хлеба — что им говорить?
Бескаравайный помолчал, хмуря брови, потом сказал:
— Значит, так! Я повезу хлеб на можаре. Ты, Сандетов, останешься за старшего. Не волынься туточки, не жди, пока хлеб остынет, грузи его спорше. И гоните, штоб вам этот хлеб боком не вылез!.. Только коня не запалите… И штоб больше не пить! Одуреете.
Затем, повернувшись к Мышонку, с угрозой в голосе добавил:
— Слышишь, ты, анархист?!
— Капли в рот не возьму! — с трудом скрывая радость, поспешил отозваться Мышонок.
— Ты мне не скалься! Не выполнишь, я тебе таких чертей всыплю!
— Брось бузить, Федор, не маленькие! — огрызнулся Мышонок.
— Вот что, «не маленькие»! Раз вы здесь задерживаетесь, пущай Дуся кликнет мужиков, которые не контры. И вы с ними погуторьте по-хорошему — кто мы, чего добиваемся, штоб шпалы и дрова не заготовляли, трудповинности не сполняли.
— Если не спят! — обещал Мышонок.
3
Еще не затих скрип колес можары, а Мышонок, грозя кулаком вслед уехавшему Федору, захлебываясь, как ребенок, от радости, что наконец-то его оставили без присмотра, звал всех к столу:
— Мешок смеха! Я свою свободу не продавал! Пошли! Эх и гульнем!..
И вот все они опять в той же комнате. Фрося начала песню, все подхватили, в руках у Дуси появилась гармонь.
Хазбулат удалой, бедна сакля твоя,Золотою казной я осыплю тебя…
Юра старался петь громче всех.
— К черту «Хазбулата», даешь «Яблочко»! — закричал Мышонок и, выбежал на середину комнаты.
Гармонь в Дусиных руках заиграла залихватскую мелодию «Яблочка».
Мышонок пустился в пляс, выкрикивая слова:
Пароход идет, волны кольцами,Будем рыбу кормить добровольцами.Э-э-ээх, яблочко! Д’куды котисси?К Махну попадешь — не воротисси!
Всех перетанцую! Даешь Крым!
— Шурка, замени! — крикнула Дуся и, быстро передав гармонь задыхающемуся Сандетову, сорвала Юру за руку со стула и потащила танцевать.
— Эх, хорошо! — крикнула она, кружа Юру вокруг себя.
А Юра в мыслях уже превратился в зрителя, который смотрит и не налюбуется: ох и лихо же танцует этот молодой герой-партизан!
Мышонок сорвал со стены гитару и запел:
По улице ходила большая крокодила,Она, она голодная была…
Однако танцоры настолько разошлись, что готовы были плясать и под «Крокодилу».
— Каратели в деревне! Белые! — громким шепотом произнесла Дуся, тряся Юру за плечо.
В руках у нее был ковшик, из которого она поливала Юрину голову водой. За ней из комнаты выбежала Фрося с посудой.
Юра вскочил — сон как рукой сняло. Из сеней, где его, охмелевшего, уложили на сене, он вбежал в комнату, и увидел, как, распахнув окно, Мышонок, а за ним и Сандетов поспешно вылезали наружу, волоча за собой винтовки.
Юра кинулся за ними, но Дуся поймала его возле окна за рубаху:
— Стой, куда ты?
Пока Юра отрывал ее цепкие пальцы, Дуся успела схватить его за шею.
— Шура приказал тебе остаться! — в отчаянии крикнула она, почувствовав, что Юра ее одолевает.
В окне показалась взлохмаченная голова Сандетова.
— Назад! — яростным шепотом приказал он, упираясь прикладом винтовки в грудь Юры.
— Так каратели же! — воскликнул Юра.
— Тебе-то что? Ты же вольный! Заехал переночевать — и все! Про партизан ни слова. А будешь удирать — и коня и тебя поймают. Да не трясись, балда!
— Это я от х-хо-лод-д-ной воды! — с трудом произнес Юра.
— Беляки поищут — никого нет — и угомонятся, а ты с хлебом через задний двор к перевалу! Дуся проводит. Спросят про нас, скажи: были какие-то в погонах, самогон пили, а кто — не знаем, уехали, не заплатив.
Донесся тихий свист.
— Ну, покеда! Главное — не теряйся! Выполняй. Приказ есть приказ! За невыполнение в расход пускают.
— Скорее! — донесся из темноты сдавленный голос Мышонка.
Сандетов захлопнул оба окна, прикрыл ставнями и даже всунул внутрь шкворни с нарезкой.
Дуся и Фрося метались от стола в кухню и в кладовку. Через несколько минут стол был уже застелен чистой скатертью, и на нем появился букет цветов в кувшине. Лампу прикрутили. Комната погрузилась в полумрак. Открыли дверь. Обе забегали по комнате, размахивая полотенцами, выгоняя винный запах, а потом заперли дверь и побрызгали одеколоном.
