ни одного счастливого мгновенья, если таковые выпадали, и использовать все, что можно, к своему удовольствию. Взаимная любовь, о которой они догадались еще задолго до того, как граф сделался другом дома, позволила им изобрести тысячу уловок, выражать свои чувства незаметно перед глазами целого света, горько друг другу жаловаться, делать взаимные упреки, вновь прощать, восстанавливать нежный мир и, кроме того, заключать множество договоренностей на будущее, — и все это происходило так, что ни одна человеческая душа не могла что-либо заподозрить. Через посредничество графа наконец получил и я свободный доступ в этот дом, но казался настолько равнодушен к продолжению знакомства, что герцог и ко мне не испытывал никакой ревности. Однако оттого, что я принимал такое теплое и неизменное участие в увеселениях обоих друзей, герцог вообразил, что меня снедает некое тайное горе, и желал предпринять все возможное, чтобы меня рассеять. Вскоре я вошел в его доверие и неоднократно имел возможность, как зритель наблюдая прекрасные уловки тайной любви, оказывать влюбленным тысячи важных услуг. Но от этого они не приблизились к исполнению своих желаний. Хотя за герцогиней теперь не было столь строгого надзора, супруг ее не спускал с графа глаз по причине чистейшей дружбы. При столь длительном препятствии страсть прекрасной итальянки разгорелась настолько, что она готова была отважиться на любые меры.
Она стала упрекать графа, что тот не желает ничего предпринять, однако граф извинялся тем, что это, очевидно, невозможно. Герцогиня пригрозила, что навестит его ночью, как-нибудь сбежав на полпути от мужа, и граф, любивший более из романтической склонности, чем по страсти, узрел в том величайшую опасность и с наступлением каждой ночи был объят ужасом, усиленно стараясь обдумать, как предотвратить возможное несчастье.
Наконец наступила столь страстно ожидаемая герцогиней ночь. Муж ее вернулся после пирушки во хмелю и был так плох, что пришлось послать за врачом. Врач отворил ему тут же вену, но пациенту становилось все хуже, и он принялся бредить по причине сильного жара. Чтобы не мешать покою больного, ему отвели другую комнату, удалив тем самым от герцогини. Она тут же обула сандалии, дала своей доверенной камеристке необходимые распоряжения и поспешила через тайную дверь дворца в стоящую наготове гондолу, которая дожидалась ее на канале в течение многих ночей.
В нашем доме мы тоже вынуждены были прибегнуть к величайшей осторожности. Герцогине оставалось только постучать, чтобы ее впустили. Граф никогда не ложился спать до рассвета, и, если ему нужно было отлучиться, я стоял на страже, чтобы в случае необходимости принять герцогиню и сразу же оповестить графа. Поскольку герцогиня уже предупредила его, что придет при первом же удобном случае ночью, граф всегда старался как можно ранее покинуть общество, и затем мы проводили всю ночь в доверительных беседах. Его ожидание было в высшей степени напряженным, он не слишком доверял осторожности своей возлюбленной, которую, казалось, ослепила сила страсти; тихий, отдаленный шорох, скрип двери или половицы заставлял графа испуганно вздрагивать, он настораживался при каждом стуке, даже если это было в соседнем доме.
Однажды ночью, уже под утро, послышался шум у входа. Дверь отворили, и все вновь сделалось тихо. Граф вскочил и прислушался. Я тоже поднялся, чтобы при малейшем знаке удалиться. Протекло еще несколько минут, но было по-прежнему тихо. Невероятно, чтобы постучавшийся был кто-либо другой, кроме герцогини, а она знала расположение комнат в нашем доме в совершенстве. Эта глубокая мертвая тишина была непостижима.
Наконец, не утерпев, граф взял светильник и пробрался к двери. Некоторое время он стоял прижав ухо к двери, после чего открыл ее и посветил наружу — на верхней площадке лестницы лежал кто-то, закутанный в белое. Вскрикнув, граф ринулся туда. Еще прежде чем я заслышал новый вскрик, я поспешил к нему. Граф поставил светильник на пол и поднял женщину, которая казалась совершенно безжизненной. Сандалии ее были разорваны и одежды в очевидном беспорядке. Я посветил на нее. Боже милосердный! Это была герцогиня.
* * *
С величайшим трудом она очнулась. Будучи в смятении чувств, герцогиня сразу же пожелала, чтобы ее отнесли домой. Мы оба заверили, что проводим ее, поклялись, что в этом отношении она может оставаться совершенно спокойной, и спросили боязливо об обстоятельствах сего происшествия.
— Велите сейчас же обыскать свой дом, — дрожа всем телом, сказала она. — Кто-то чужой, должно быть, спрятался здесь.
После того как граф позвонил и отдал приказ, чтобы были произведены всевозможные поиски, герцогиня продолжала рассказывать:
— Уже более получаса прошло с тех пор, как я остановилась на канале напротив вашей двери. Но я не могла выйти, поскольку заметила двух молодых людей, углубленных в беседу. Насколько я могла видеть в сумерках, они были облачены в военные мундиры и тихо переговаривались на чужеземном языке, так что я не могла понять ни слова. Прождав напрасно и боясь потерять еще больше времени, я отважилась сойти на берег рядом с ними и постучать в дверь. Мне отворили. В ту же секунду один из них втиснулся вместе со мной, швырнул меня на пол и, так как я угрожала, что буду звать на помощь, накинул на меня покрывало и вытолкал кулаками на площадку, где, ища спасения, я упала без чувств. По понятным причинам я не могла отважиться громко кричать, и со мной обращались в полной темноте способом, от которого, думаю, останутся следы на всю мою последующую жизнь.
С этими словами она обнажила руки и часть шеи — все было в крови и синяках. Тут и там обнаружили мы следы ногтей.
— Будьте уверены, — сказала герцогиня, — что нет ни одного места на моем теле, где бы я не чувствовала эти тяжелые, яростные руки.
Граф был столь возмущен этим бездушным деянием, что, казалось, вот-вот потеряет сознание. Он вытащил шпагу и поклялся, что злодей заплатит жизнью за свою дерзость. И все же герцогиня напомнила своему возлюбленному, что у нее осталось не так уж много времени и он прежде должен доставить ее домой, а там уж может делать, что придет ему на ум. Друг мой, заметив, что уже брезжит рассвет, не стал возражать. Мы оба вооружились и сопроводили герцогиню до ее дома. Возвратясь, мы увидели, что боковая дверь приотворена, и обыскали свое пристанище сверху донизу, но не нашли никого, кроме слуг.
Граф позаботился о том, чтобы это происшествие не нанесло много вреда сердцу его возлюбленной или чтобы она, по крайней мере на будущее, была осторожней. Он знал, стоит
