то время как оба, выражая свою страсть словами, искали сладострастно иных знаков, чтобы в их молчаливых, но живых символах соперничать друг с другом и исчерпать дух и природу через таинство любви, — послышался неожиданно стук в дверь.
Любовники отпрянули друг от друга. Кто бы это мог быть? Ведь уже так поздно! Герцог? Возможно ли было предвидеть такой случай? Граф, оробев, терялся в тысяче предположений, и его нежнейшее любовное опьянение исчезло без следа. Герцогиня выставила камеристку на стражу. Она не появлялась. Никто не спустился вниз, чтобы открыть дверь. Герцогиня вышла в переднюю и позвонила. Анетта поторопилась к ней, чтобы сообщить: за дверью никого нет, — наверное, случайный прохожий сыграл над ними шутку.
* * *
Герцогиня, раздосадованная, возвратилась назад. Граф дожидался ее в еще более угрюмом настроении. Все чувства его пребывали в смятении. Помеха была незначительной, но она пробудила в нем новые опасения, которые он не мог прогнать. Однако его возлюбленная через несколько мгновений вновь обрела былую горячность. Она сделалась еще нежней и удвоила ласки, желая успокоить графа и развеять дурное впечатление. В таком жару разгорелся бы и камень, и, как ни тяжело было им скрепить вновь разорванную нить их свидания, они уже почти в том преуспели, как вдруг кто-то вновь постучался в дверь, и еще сильней, чем в первый раз.
Тут же вошла служанка и сообщила, что это крестьянин, в котором можно узнать герцога. Ему открыли. Можно себе вообразить крайнее смущение обоих возлюбленных! Избегнуть встречи не было никакой возможности, и, если бы даже герцогиня могла где-то спрятать графа, супруг ее при малейшем подозрении наверняка велел бы обыскать весь дом, и открытие, возможно, стоило бы жизни обоим. Итак, они решили использовать для оправдания благовидный предлог, и прежде чем герцог вошел, шахматный столик уже стоял подле софы, граф занял место напротив, и они продолжили начатую партию, изредка и с опаской переставляя фигуры.
Это был наилучший выход. Герцогиня принялась хохотать над своим положением и своей хитростью, граф заразился ее веселым настроением, и все получило при этом настолько непринужденный, не вызывающий опасений вид, что могло бы обмануть даже самую зоркую подозрительность.
Герцог при виде их непринужденного веселья успокоился сразу же, едва вошел в комнату. Он не заметил ничего необычного, оба были погружены в игру, его супруга, казалось, только что сделала мастерский ход и была этому рада до чрезвычайности, а граф, который к тому времени уже успел пристегнуть свою шпагу, сидел с весьма серьезным и важным видом, глядя на доску. Герцогу пришла в голову затея — подкрасться на цыпочках поближе, чтобы увидеть, не удастся ли ему еще через один непредвиденный ход помочь своей супруге. Он так обрадовался этой мысли, что сам чуть было не расхохотался.
Итак, подобравшись поближе, он уставился на шахматную доску, на которой царил полнейший хаос, и вмешался в партию, чем привел ее всю в совершенный беспорядок. Впрочем, он не понял расстановки фигур и к тому же был убежден, что от ночного воздуха у него испортится цвет лица. Супруга не оставила ему времени на размышления, подскочив с восклицанием:
— Йезус Мария! — Она торопливо оттолкнула шахматный столик. — Что за шутки, сеньор, — сказала она. — Вы меня ко всему и напугали!
— Будет вам, мадам, — ответил герцог с глубоким поклоном. — А я-то вообразил, что могу неожиданно доставить вам радость.
— Хороша радость, — продолжала она, надув губки, — премного благодарна. К тому же вы нарушили одну из моих лучших партий против графа.
— Уверяю вас, я хотел вам помочь. Но будь я проклят, если фигуры не стояли уже в полном беспорядке!
Граф, смеясь, безо всякого смущения обнял своего друга. Но герцог думал лишь о том, как ему успокоить разгневанную и все еще испуганную супругу, и потому едва ответил на его ласки. После многих просьб и уговоров герцогиня позволила себе смягчиться, хотя все еще щетинилась под поцелуями супруга. Однако вскоре она принялась атаковать герцога своими остротами, потянула за платье, в которое он был наряжен, и после того, как они все вместе провели примерно полчаса шутя и смеясь, взяла свечу и удалилась в спальню.
Друзья пробыли еще некоторое время вдвоем, обдумывая, чем бы им заняться до завтрашнего вечера. Это не представляло затруднений. Граф настаивал на том, чтобы герцог немедленно вернулся на свою виллу, и проводил его часть пути. Так как уже начал брезжить рассвет, он предпочел вернуться домой, нежели снова ехать к своей возлюбленной.
По пути герцог успел рассказать ему о своем приключении на площади Святого Марка и передать странное предупреждение незнакомца. Граф терялся в догадках и самых невероятных предположениях. Некий офицер проник с герцогиней в наш дом и дурно обошелся с ней; по совпадению другой офицер предупредил герцога, что ему необходимо спешить домой. Кто знает, не он ли постучался так громко в дверь, чтобы помешать графу? Мы ничего не знали о том, были ли у герцогини в прошлом любовники; однако предположили, что, возможно, это был один из них, после чего несколько успокоились.
На следующий день на виллу съехалось множество гостей, и столь долго подготовляемое празднество состоялось со всевозможной роскошью и весельем. Влюбленные воспользовались необычайной сутолокой и договорились о встрече на последнем перед началом поста маскараде. Пережитые затруднения и развеянные надежды сделали графа настороженным и грустным, и все же нам удалось наметить еще один неплохой план.
Мы договорились, что вчетвером отправимся на бал. Оба друга, которые уверяли, что желают быть неразлучны, просили меня быть спутником и чичисбеем[264] герцогини. Я отклонил их просьбу с извинениями, заверив, что чувствую себя совершенно неспособным к тому, чтобы принять на себя подобную честь. Герцог посмеялся над моей неловкостью или над моей философией, но понял, что ему необходимо будет расстаться с графом, чтобы никому чужому не позволить войти в наш маленький кружок. Мы пришли к единому решению, что граф и герцогиня переоденутся пастухом и пастушкой. Я остановился на своем привычном домино, а герцог заявил, что желает быть одетым как Панталоне[265].
Мы прибыли на карнавал. Теснота была необычайной. Успев сделать лишь несколько шагов, Панталоне вдруг был оттеснен другими масками. Нам удалось только прикрепить ему красный платок на шляпу, чтобы его узнать, однако он был так мал и слаб, что никак не мог освободиться от увлекших его в сторону Арлекина и Бригеллы[266]. Остальные, в соответствии с
