разделял мои наблюдения и чувства. Мы находили себя достаточно взрослыми и опытными, чтобы пугаться при каждой вспышке страсти. Еще немного — и эта уверенность заставила бы нас пасть там, где при некоторой осторожности можно было наверняка уберечься от опасности. Лишь с трудом удавалось нам избегать незначительных, но поэтому столь трудных для обнаружения ловушек, прелестной искусной игры страстных мин, которая присуща итальянкам, ласковости, которая нас притягивала и вновь отталкивала, их свободной сущности, не знающей никакой сдержанности, заразительности всеобщих обычаев, особенно в это время года, когда маска подстрекает к необыкновенной раскованности или даже дает на нее право.
Приток чужестранцев в Венецию был необычайно велик. Никогда еще не было здесь такого блестящего карнавала[258]. Столь великой всеобщей радости, всеобщей склонности к необузданности, такого многообразия общественных развлечений, народных празднеств и частных увеселений не помнил еще никто. Городская площадь весь день кишела тысячами страннейших одеяний; представления, балы, увеселительные поездки способствовали возникновению всевозможных интриг и подстегивали к поиску еще более острых и прекрасных ощущений.
Кто в Венеции не имеет успеха у дам, тот должен оставить даже и помыслы о любви. Дамы преследовали нас, изобретая тысячи остроумных способов. Впереди, обгоняя нас, бежала наша слава; не имея повода хранить инкогнито, мы заботились прежде всего о том, чтобы достойным поведением оказать честь нашему высокому статусу. Поэтому в нас видели хорошую добычу. Однако следует добавить, что граф был одним из красивейших и интереснейших мужчин на всем свете. Благодаря своему мягкому, без подколов, остроумию он очаровал все умы, а благородство и искренность характера завоевали все сердца. Я также выглядел весьма неплохо и обладал большей хитростью, опытностью и знанием женщин, чем мой друг, и все же подле него должен был довольствоваться второй ролью.
Однако, совершенно не ревнуя, я позволял ему преследовать его блистательное счастье. Лишь иногда сдерживал я графа, когда, как мне казалось, ущемлялись права Каролины. Граф любил меня столь нежно, что предоставил мне полностью им руководить. Его горячий темперамент и необычайная чувствительность, перед которыми не могло устоять ни одно женское сердце, благодаря чему ни одно его увлечение не оставалось без ответа, вели его на окольную дорогу, однако я всячески старался удержать его от излишеств.
Граф не стремился к грубой чувственной любви, которую преимущественно и можно найти в Венеции, — в этом он был со мной полностью единодушен. Однако сладострастие, скрываясь под покровом нежности, чувствительности и бескорыстия, было такой подбадривающей паутиной нежности, чувствительности и бескорыстия, что становилось тем более соблазнительным. Встречая в женщинах столько прелести, столько искусства, столько готовности к пламенным, никогда прежде ему не известным ласкам, граф часто терялся, не зная, как он всему этому должен противостоять. Как часто желал я, чтобы ему сопутствовал некий гений, могущий сопровождать его там, куда не дерзал проникнуть мой взгляд.
Наконец герцогиня фон Ф*** пленила его вкус. Она обладала всеми качествами, которые нравились графу в женщине, и в том соединении, которому он не мог противостоять. Красивое тело ее было словно проникнуто страстностью; настроение казалось более добродушным и искренним, чем блестящим. Она не выдавала сноровку в любви, однако была готова позволить себя к ней принудить, защищаясь побегом, чтобы затем больнее ранить преследователя; графиня мудро умела распределять свои любезности и тем самым сообщать им большую действенность; а затем всем пожертвовать своему возлюбленному и полностью отдаться высшему, всепоглощающему наслаждению любви, властвуя собой и своим повелителем. Именно таких качеств искал в женщине граф, который желал быть соблазненным против своей воли.
Он без утайки рассказал мне о своих впечатлениях. Я же не скрывал своей радости, что некое серьезное чувство отвлечет его от всех прочих соблазнов и он сделается для них неуязвимым. В своей любимой он видел не что иное, как идеал женщины, которая может сделать его счастливым, даря ему свою дружбу. Я укреплял веру графа в бескорыстие и чистоту ее любви, надеясь, что эти представления остановят его от покушения на ее добродетель, которая могла оказаться слишком слабой. Однако герцогиня сама разрушила эту игру. Не отличаясь сдержанностью, она привыкла пленять соотечественников своей чувственностью, потому и чужеземцев не желала исключать из своих правил.
Замужество не принесло ей счастья. Герцог был стар и невыносимо ревнив. Он держал в заточении бедняжку, которая жаждала наслаждений и, возможно, не изменила бы ему всерьез, если бы не встретила графа. Наверное, все, что она знала о любви, сводилось к чувственной страсти, каковая, разгораясь вопреки препятствиям, все же не может существовать без надежды. До сих пор герцогиня пользовалась такой репутацией, что ни одному мужчине она не могла подать надежды настолько, чтобы тот отважился на какое-либо дерзкое предприятие; и никому еще не довелось открыть тайны, каким образом можно было бы снискать доверие ее мужа и склонить его на свою сторону. Герцог счел за должное представить графа своей супруге, поскольку она так же, как и мой друг, предварительно заверила, что чужда большого общества и любит уединение. С тех пор не проходило ни дня, когда граф не был бы приглашен герцогом к обеду и не был бы со всею силой принуждаем остаться, чтобы отобедать. Они засиживались допоздна за беседой, играли в шахматы или посещали игорные дома, балы, а также площадь Святого Марка с прилегающими к ней улицами. Площадь эта славилась тем, что там молодые распутники смешивались, одетые в безвкусное тряпье, с толпой, шутили со своими знакомыми на тысячу ладов, подвергались порой опасности быть втянутыми в драку, завязывали с подружками всех своих друзей теснейшие знакомства, вкладывали деньги во все лотереи и во все «фараоны»[259], всюду проигрывали и, однако, были не менее счастливы в своем остроумии, чем короли.
Если бы я знал сразу, что граф против воли позволит себя похитить и что его сердце примет такое участие в этой развратной жизни, встав между герцогом и его супругой, я бы, разумеется, нашел, что это уж чересчур. Вознаграждение казалось мне слишком низким в сравнении с тем, что он должен отдать взамен. Однако с тех пор, как я взглянул на происходящее с этой точки зрения, я уже более не сдерживался и стал разделять все их увеселения, не делая графу ни малейших упреков. Я не столько был озабочен его здоровьем или состоянием, сколько тем, что постоянное притворство может повредить его достойной обожания искренности и безграничной дружбе со мной.
Герцогиня, однако, умела его отблагодарить за сию избыточную жизнь сердца. Оба поэтому старались не упустить
