с каждой минутой, распространяя вместе с огнем ужасающий рев, перемежавшийся с пугающими взрывами, разбрасывавшими вокруг горящие балки, которые переносили пламя туда, где его еще не было, или падали, будто бомбы, среди улиц. Через несколько часов ветер, вновь переменив направление, задул с юго-запада и погнал пожар в новом направлении, создав угрозу Кремлю, до сих пор невредимому. Раскаленные искры, падавшие на артиллерийскую паклю, разостланную на земле, угрожали поджечь ее. В кремлевском дворе находилось более четырехсот ящиков боеприпасов, а арсенал содержал несколько сотен тысяч фунтов пороха. Катастрофа была неминуема, и Наполеон мог взлететь на воздух вместе со своей гвардией и царскими дворцами.
Офицеры его свиты и солдаты артиллерии, знавшие, что его смерть станет и их смертью, окружили его и настоятельно требовали, чтобы он удалился от этого горящего вулкана. Опасность была грозной: старые артиллеристы гвардии, хоть и привычные к канонадам, подобным Бородинской, едва не теряли хладнокровие. Генерал Ларибуазьер, подойдя к Наполеону, засвидетельствовал, какую тревогу внушает его присутствие в Кремле, и с властностью, дозволительной его возрасту и преданности, вменил императору в долг предоставить им спасаться собственными силами, не увеличивая их затруднений тревогой, возбуждаемой его присутствием. К тому же несколько офицеров, посланных в прилегающие кварталы, сообщали, что пожар, с каждой минутой усиливавшийся, едва позволяет проходить по улицам и дышать, и поэтому следует уходить, чтобы не быть погребенными под руинами проклятого города.
Наполеон со свитой покинул Кремль, куда ему не смогла преградить путь русская армия, но откуда его выгнал огонь через сутки после вступления, спустился на набережную Москвы-реки, нашел там приготовленных лошадей и с большим трудом выбрался из города, который на северо-западе, куда он направлялся, был уже весь объят пламенем, и ветер пригибал столбы пламени к земле, разбрасывая потоки искр, дыма и удушающего пепла.
Армия, исполненная ужаса, выходила из Москвы. Дивизии Евгения и Нея отходили на Звенигородскую и Санкт-Петербургскую дороги, а дивизии Даву – на Смоленскую. Войска покидали город, только гвардия осталась в Кремле, надеясь отбить его у пламени. Наполеон остановился в усадьбе Петровское, в одном лье от Москвы, в центре расположений принца Евгения. Там он решил дождаться, когда бедствие соблаговолит усмирить свою ярость, ибо люди были уже бессильны ни возбудить его, ни погасить.
На следующий день ветер последним и роковым скачком переменился с юго-западного на западный, и потоки пламени перекинулись на восточные кварталы, к Мясницкой и Басманной улицам. Остатки населения спасались на открытых участках, встречавшихся в тех местах. Пожар приближался к заключительной стадии, то и дело слышались ужасающие обрушения. Крыши зданий, опоры которых сожрало пламя, оседали и с грохотом рушились, распространяя вокруг потоки пламени. Изящные фасады обваливались, засыпая обломками улицы. Там и тут падали раскаленные листы кровельного железа, подхваченные ветром. Через густую пелену дыма едва проглядывали небо и солнце, похожее на кровавый красный шар.
Наконец, когда четыре пятых города оказались пожраны пламенем, пожар почти беспричинно остановился. Начался дождь, который приходит обычно вслед за яростным ветром, и, не погасив огонь, ослабил его. Ураганный огонь обратился в горящие угли, жар которых постепенно стихал под непрекращающимся дождем. Остались стоять только кирпичные стены и высокие печные трубы, возвышавшиеся в дыму, будто призраки. Кремль уцелел, а вместе с ним и почти пятая часть города. Их сохранению содействовала гвардия: солдаты без перерыва носили воду ведрами и поливали ею кровли некоторых зданий.
Во многие полусгоревшие и даже полностью сгоревшие дома пыталась пробраться чернь, дабы подвергнуть их полному разграблению. Было совершенно невозможно помешать солдатам делать то же самое, и им дозволили этот род грабежа, представлявший собой, в конечном счете, разграбление пожарища. Вскоре в подвалах, под обломками сгоревших домов, солдаты начали обнаруживать съестные припасы, порой несколько подгоревшие, но в целом невредимые и довольно обильные в стране, где по причине долгой зимы господствовала привычка запасаться съестным на многие месяцы. Находили зерно и солонину, вино и водку, масло и сахар, кофе и чай. Во многих домах, не уничтоженных полностью, солдаты находили предметы роскоши и меховую одежду, которую приближавшаяся зима делала весьма ценной; однако непредусмотрительная жадность заставляла их предпочитать одежде и продовольствию столовое серебро. Обнаруживались также кареты, столь полезные ввиду предстоящего возвращения, и великолепный фарфор, который солдаты в своем невежестве беспечно разбивали.
Вскоре слух об этих своеобразных спасательных работах распространился среди корпусов, стоявших вне города, и пришлось позволить каждому в свою очередь пойти взыскать свою долю с пожарища и запастись съестным, спиртным и теплой одеждой. У сохранившихся зданий поставили охрану, в интересах офицеров, раненых и больных, а остальное предоставили любопытству и алчности солдат, направляемых московской чернью, хорошо знакомой с городом и местными привычками и лучше находившей потаенные места, где можно было отыскать драгоценные находки. Жалкое и вместе с тем гротескное зрелище представляли собой толпы солдат и простонародья, рывшиеся в дымящихся обломках великолепной столицы, нередко напивавшиеся найденными в подвалах алкогольными напитками, наряжавшиеся с хохотом в самые необычайные одежды, уносившие в руках драгоценные предметы и продававшие их за бесценок тем, кто мог их оценить, или ломавшие их с ребяческим невежеством. Странное и печальное зрелище с каждой минутой обретало всё более печальный характер из-за возвращения несчастных жителей, разбежавшихся при пожаре и эвакуации и теперь возвращавшихся посмотреть, уцелели ли их жилища и могут ли они раздобыть в них средства к существованию. Чаще всего людям приходилось рыдать над руинами домов, сгоревших до основания, или же отстаивать у оголтелой черни обломки уничтоженного благополучия, и сила оказывалась не на их стороне, если им не приходили на помощь французские солдаты. Чтобы укрыться от непогоды, многие собирали облетевшие с крыш куски кровельного железа и, укладывая их сверху на обугленные жерди, сооружали себе убежища, ложем в которых служили пепелища бывших жилищ. Жителям ничего не оставалось, как просить милостыню у солдат, чтобы получить кусок хлеба.
Так Москва постепенно наполнялась людьми, но несчастными и плачущими. Вместе с ними вернулись, испуская зловещее карканье, тысячи ворон, которых прогнал пожар и которые вновь завладели древними зданиями, где привыкли жить. К этим прискорбным картинам следует добавить еще более скорбную, открывшуюся во внутренности некоторых сгоревших домов, где русская армия, уходя, оставила раненых. Несчастные люди, не способные передвигаться, погибли в огне. Количество жертв варварского патриотизма Ростопчина оценивалось в 15 тысяч человек.
Картина, которую являла собой Москва, была одновременно душераздирающей и опасной для дисциплины армии, и следовало срочно положить этому конец. К тому же обломки великолепия Москвы важно было спасти, чтобы кормить армию и утолять голод несчастных жителей, оставшихся в городе из доверия к нам. Необходимы
