ведь речь шла не о завоевании второй столицы России, а об отступлении на Польшу и о расположении, в качестве поддержки, за корпусом, которому также назначалось не передвинуться на Санкт-Петербург, а только угрожать ему. Различие было огромным, но оно породило впоследствии ложное предположение о том, что Наполеон планировал выдвинуться из Москвы на Санкт-Петербург. Однако встревоженные и обескураженные люди не вникали в отличия. Одни указывали на бесплодность северных провинций, другие – на состояние армии, усталость кавалерии, настоятельную необходимость дать отдых людям и лошадям, дабы они смогли совершить долгий обратный путь к Смоленску до наступления холодов. Необходимо было завязать какие-нибудь переговоры и добиться мира, который оставался самым надежным средством выйти целыми и невредимыми из создавшегося положения.
Наполеон быстро понял, что не следует ничего требовать от уставших людей, приунывших при виде разоренного города, и отказался от своего плана – главным образом, из-за состояния армии, настоятельно нуждавшейся в отдыхе. Он обдумывал еще несколько планов, но все они вызывали серьезные возражения, и Наполеон беспрестанно возвращался к мыслям о мире, который он безрассудно принес в жертву притязаниям на всемирное господство и которого теперь, будучи победителем, желал столь пламенно, как не желал его еще ни один побежденный.
В замешательстве Наполеон задумал послать в Санкт-Петербург Коленкура, дабы начать официальные переговоры с императором Александром. Каковы бы ни были его затруднения, положение победителя, ведущего переговоры из самой Москвы, оставалось достаточно внушительным, чтобы он мог отважиться на подобный демарш. Но Коленкур, опасавшийся, как бы через это видимое величие не почувствовалась трудность положения и опасавшийся не встретить более в Санкт-Петербурге той благосклонности, какой он ранее пользовался, отказался от миссии, заявив не без оснований, что она будет безуспешной. Обратившись тогда к Лористону, скромным здравомыслием которого он прежде пренебрегал, Наполеон поручил ему отправиться в лагерь Кутузова, но не с тем, чтобы предложить мир, а чтобы выразить русскому военачальнику желание придать войне менее жестокий характер. Генерал Лористон должен был сказать, что французы, привыкшие щадить завоеванное население и избавлять его от бесполезных бедствий, сокрушаются сердцем от того, что встречают повсюду сожженные города, отчаявшееся население и гибнущих в огне раненых; что жестоко для их человечности, досадно для чести всех, но особенно вредоносно для процветания России продолжать войну в подобном духе; что он совершает подобный демарш потому, что с сожалением видит: чисто политической войне, которую можно легко закончить посредством заключения мирного договора, придают возмутительный характер варварства и непримиримой ненависти.
От подобных намеков недалеко было и до слов о мире, и Лористону поручалось сказать, если его станут слушать, что в последней ссоре было больше недоразумения, чем подлинных причин для вражды, особенно вражды непримиримой, и что двух государей постарались рассорить ради выгоды Англии враги обеих стран. Он должен был намекнуть, что если Россия пожелает заключить мир, условия Франции будут нестрогими. Наконец, Лористон должен был приложить все старания, чтобы добиться хотя бы временного перемирия во избежание бессмысленного теперь кровопролития, поскольку ни одна из двух армий не казалась расположенной к серьезным действиям. (Конечно, лучше было бы вовсе не начинать роковую войну, чем снисходить до подобных демаршей, находясь в положении победителя.)
Лористон отбыл 4 октября, отправив предварительно генералу Кутузову записку, сообщавшую о его желании непосредственно побеседовать с командующим русской армией. Он прибыл в неприятельский лагерь в тот же день, встретился с Кутузовым и имел с ним продолжительные беседы. То ли из желания мира, то ли из намерения усыпить бдительность французов, русские хорошо приняли их представителя; к тому же это ничего не стоило вежливым от природы русским генералам, которым Лористон внушал справедливое уважение. Кутузов долго беседовал с ним и ловко и с достоинством отвечал на все его замечания. В ответ на сетования по поводу жестокого характера войны он сказал, что старается по мере сил сохранить за войной характер регулярных боевых действий между цивилизованными странами и будет сохранять его везде, где ему будут повиноваться; однако его голосу вряд ли внемлют русские крестьяне, что неудивительно, ибо народ, который сами французы называют варварским, невозможно цивилизовать за три месяца. На оправдания Лористона относительно пожара Москвы Кутузов отвечал, что сам он не винит в нем французов, что автором этой великой жертвы, по его мнению, является только московский патриотизм, ибо русские готовы скорее обратить свою страну в пепел, нежели отдать ее неприятелю. Относительно мира и даже перемирия Кутузов сослался на отсутствие у него полномочий и необходимость снестись с императором. Он предложил, и это было принято Лористоном, отправить в Санкт-Петербург адъютанта Волконского, дабы тот отвез предложения Наполеона и вернулся с ответом. Что до перемирия, подписать его было невозможно, но договорились о том, что на всей линии аванпостов стрельба будет прекращена.
Как бы любезно ни принимали генерала Лористона, он не захотел остаться в лагере русских будто побежденный, ожидавший столь нужного ему мира, и вернулся в Москву, чтобы передать Наполеону подробности всего им сказанного и услышанного.
Хотя Наполеон почти не рассчитывал на мир после приступа ярости, вызвавшего московский пожар, он счел должным всё же подождать десять – двенадцать дней, которые, как ему сказали, необходимы для получения ответа из Санкт-Петербурга. Какими бы туманными ни были надежды, Наполеон всё же не мог от них отвернуться, столь велика была его нужда в мире; и в любом случае, он не считал это время потерянным, ибо оно могло послужить тому, чтобы армия набралась сил. Люди, привычные к местному климату, утверждали, что морозы приходят не ранее середины или конца ноября. Десятидневная отсрочка приводила его к середине октября, и ничто не заставляло считать, что будет слишком поздно отбыть с 15 по 18 октября. Наполеон готовился к любому исходу: и к отступлению на Смоленск, и к зимовке в Москве. Он предписал Мюрату оставаться в наблюдении перед Тарутинским лагерем, предоставить отдых войскам и как можно лучше кормить их и послал ему, насколько позволяли имевшиеся транспортные средства, запасы продовольствия из московских подвалов. Он приказал выдвинуться вперед оставленным в тылу войскам и маршевым батальонам, предназначенным для пополнения корпусов, и предписал сформировать в Смоленске 15-тысячную дивизию, которой назначалось выдвинуться на Ельню и подать ему руку в случае выдвижения на Калугу. Он рекомендовал Виктору приготовиться к любым движениям; приказал отправить в Москву всех собранных в Вильне, Минске, Витебске и Смоленске отставших, которых не отправляли из-за невозможности их вооружить и которых он предполагал вооружить многочисленными ружьями, найденными в Кремле. Он начал заниматься эвакуацией раненых и предписал Жюно разделить их на три части: тех, кто будет способен самостоятельно
