В этот момент я вспомнила, как однажды на выставке зверей я попросила отца купить мне лайку. Выбрала щенка и без разрешения родителей стала тискать его и даже дала имя «Bébé»,[85] но отец отказал мне! Вернув малыша продавцам, он сухо объяснил, что собака и я несовместимы. Предложил взять черепашку, тогда уже отказалась я.
– Чарум, – шепотом произнесла я и смущенно добавила: – Кто ты?
– Меня зовут Лука. Я – оками, – ответил он и, мигом стряхнув тоску с породистой морды, твердо сказал: – Если не вольете ей молоко насильно, она умрёт.
– Rosie, tu pourras le faire mieux[86], – сказала Стрикс и передала мне фляжку с китовым молоком.
Я коснулась её трясущейся рукой, но тут же с непонятно откуда взявшейся верой в себя я уверенно приподняла голову Камиллы, приоткрыла её остывшие уста и аккуратно, по одной капле, принялась поить её голубоватозеленой жидкостью. Молоко пахло приятно, напоминая мне аромат утреннего моря и цветущих ирисов, а в кристаллах его капель хороводились бессмертные полупрозрачные созвездия.
Внезапно молоко иссякло. Я со страусиным любопытством заглянула в горлышко фляжки, потрясла её. Ничего. Внезапно бабушка закашлялась, словно утопленник, получивший живительную порцию свежего воздуха.
Лука по-щенячьи завилял хвостом и подпрыгнул на задних лапах, цокая длинными когтями по деревянному полу. Стрикс, справившись с судорогой, заказала воробьям-официантам налить ей литр ядрёной лягушачьей настойки. Луи наконец-то выполз из укрытия и запрыгал у ног Камиллы, обнимая её по очереди то за одну, то за другую туфлю.
Откашлявшись, она вдруг притихла, но тут же распахнула свои глаза и уставилась в пустоту черного потолка. Её зрачки стали такими же лазурно-синими, как и китовье молоко. Оно заполнило её глаза до самых краев так, что они превратились в два неиссякаемых океана, наполненных тайнами и секретами.
– Что с ней? – испуганная, но завороженная, спросила я. – Она вроде как… почти спит, – усевшись у изголовья Камиллы, ответил Лука.
– Почти спит? Но как мы узнаем, что ей лучше? – тревожилась я.
– Я вижу, кроме слова «чарум», ты так ничего и не знаешь. Ты могла бы спасти её ещё прошлой ночью, если б поверила своим снам. Я ждал тебя, но ты боялась даже подумать о том, чтоб войти.
– Прошлой ночью? Да о чем ты?
– Luc, la fille ne sait vraiment rien[87], – заступилась Стрикс. – Kami restera couchée longtemps comme ça. Peutêtre, entre temps, tu peux lui tout raconter?[88]
– По-вашему, я смогу рассказать? – Лука хмыкнул. Заходил взад-вперед, словно тигр в клетке. Слегка раздраженный вниманием разношерстной толпы, что готова была отдать всё за его снисходительное «да», он думал-думал, а потом глянул на меня, словно аппарат Рентгена.
– Я, правда, ничего не понимаю! – чуть не расплакалась я. – Где ты мог меня ждать… погоди… – Вдруг туманы памяти распахнули передо мной картину прошлой ночи. – Это ты в моем сне выл по ту сторону страшных ворот?
– Да, Рози, – навострив уши, ответил Лука. – Это я. Но ты хотела убежать, скрыться, твое сердце было полно ненависти и страха. И конечно, ворота тебе не открылись!
– Кто ты такой, чтобы укорять меня? Я и правда не думала входить в ворота. И вообще, я очень давно не видела снов и очень испугалась!
– Ты права Стрикс, – будто не замечая моей истерики, обратился к химере волк. – Я всё расскажу. Но для начала принесите мне немного земной воды. Мне нужно погасить внутренний огонь, чтобы задержаться на земле. Ками пролежит до первых солнечных лучей, что опускают на город лунмы. И это счастье. Конечно, она не погрузится в детский сон. Первое время она не будет нас слышать, но ближе к утру её глаза и уши вновь почувствуют всё, что здесь происходит. Молоко вернет ей силы! А пока она будет и с нами и далеко, там, где нет снов, только бездна. Для неё это как транс. Кусочек грез, как таблетка от головной боли…
– Luc…. Vas-y![89] – прервала его Стрикс.
– Ты готова выслушать меня, Рози? – голосом профессора-экзаменатора спросил он.
– Готова, Лука…
– Ты всё ещё ненавидишь Камиллу?
– Не знаю, Лука, не уверена.
– А в чудеса ты веришь?
– Я верю, Лука, – ответила я дрожащими губами и протянула к волку свои руки.
Он подошел ко мне, сел рядом. Передние лапки положил мне на колени, как делают дрессированные домашние собаки, прежде чем выманить лакомство, и взглянул мне в глаза. Свет же его глаз был таким ярким, что я зажмурилась, но, разглядев в них тепло и доброту, немного успокоилась и улыбнулась.
– Я помню Камиллу ещё маленькой. Короткая стрижечка «боб», добрые и слегка грустные щенячьи глаза, застенчивый голосок. Ты наверняка не знала, что она сильно заикалась, так, что порой сложно было разобрать слова, но всё же она не молчала. Любила рассказывать свои человеческие истории: страшилки, смешилки, грустилки. И всё мечтала. А я всегда её понимал.
Вспоминая, Лука прикрыл свои совиные глаза и улыбнулся, оголив на мгновение острые клыки. Но я всё же успела приглядеться к ним. Нет, то, что Стрикс называла халадонтасом, явно принадлежало не Луке. Не его зуб Камилла носила на своей груди. Так чей же? Может, Лука и раскроет тайну.
И вот, хлебнув земной водицы, он начал свой рассказ.
2. Лука о далеком прошлом и будущем
В парах и поодиночке серебристые снежинки вальсировали на балу темной петроградской ночи. Подобно дамам и кавалерам из высшего общества, они заняли лучшие места в лучах призрачных фонарей, стерегущих дремлющую подо льдом Фонтанку.
То был декабрь 1916 года. Луна по-княжески разлеглась над мостами и храмами взъерошенного революционным духом Петрограда. Как старый волк-одиночка, город жалобно стонал в капкане самых разных неприят ностей.
Вторую зиму в мире шла война. История так и нарекла её мировой. Боролись страны, как обычно, за правоту и власть, припомнив друг другу и все старые обиды. Российс кой империей в ту пору правил царь Николай Романов. Долгое время он глядел на войну со стороны, не желал ввязываться в эту кровопролитную склоку. Но однажды всё-таки отправил своих солдат на сражение с Германией и Австро-Венгрией.
Люди гибли сотнями, тысячами. Словно какая-то невидимая сила нарочно бросала их в жерло вулкана войны. Словно кто-то нарочно стравливал страны, чтобы под шум выстрелов и крики людей вершить свои гадкие и страшные дела.
Со временем война не утихала, а лишь переезжала на новые сцены: большие и маленькие. Одной из них и стал Петроград. Здесь по какому-то странному сценарию разгоралась гражданская война. Народ выражал свои недовольства царем и требовал смены власти.
Дни в городе начинались и тянулись в беспокойствах, а ночью город дремал, содрогаясь от любого шороха и фырканья коней – поводырей поздних экипажей. Их тени перемещались быстрее кронштадтского ветра, толпясь то у праздных стен Юсуповского, то у неприступных ворот Зимнего дворца.
Камилла же сладко спала в своей кроватке, занавешенной тонкими переливающимися шелками Востока. Она прислонила свой маленький носик к носу желтого плюшевого бульдога, что подарил ей отец, однажды вернувшись из Франции. Он гостил в столице безупречных искусств, демонстрируя свои работы на выставке лучших ювелиров мира.
Георгий Штейн от рождения был мастером. Ему покорялись любые драгоценные камни. Они, словно разноцветный пластилин, позволяли ему делать с собой всё что угодно. И он изобретал! Миниатюрные подвески, фигурные серьги, шкатулки, дамские зеркала и, конечно, ювелирные игрушки. Штейн работал на дому, в небольшой, но всегда прибранной и светлой мастерской на Фонтанке. Камилла любила смотреть, как её отец бережно выкладывает замысловатые узоры из бриллиантов и рубинов, что превращают обычные вещи в произведение искусства. Впрочем, к самим драгоценностям и украшениям Камилла оставалась равнодушной. Ей больше нравилось наблюдать за трудом отца. Как он подбирает камни, как придумывает рисунок, потом передумывает и начинает работу заново. В эти минуты она жалела, что не знала своего деда Петра. Он был знатным ювелиром. Как, в общем, и её прадед и прапрадед. Так уж получилось, что все мужчины в семье Штейнов испокон веков работали с драгоценными металлами, вдыхая в них новую жизнь.
Георгий мастерил игрушки и украшения для состоятельных особ. И в первую очередь для русского царя и его большой семьи. Царские дочери радостно повизгивали, когда венценосный отец дарил им какую-нибудь фарфоровую лягушку, украшенную изумрудами и прочими породистыми камешками. Конечно, они щедро платили Штейну за его работу.
Вот и в эту декабрьскую ночь Георгий мастерил. Склонившись над своим столом, он изобретал нечто крошечное, такое, что подошло бы и кукле. Но нет. Это был подарок для его принцессы Ками, о котором она даже не подозревала. Через несколько быстротечных минут часы пробьют три. В это время десять лет назад она и родилась. Его добрая девочка, которой каждую ночь снятся невероятные сны, которая верит, что жизнь – это сказка, где добро побеждает зависть и несправедливость. Во всяком случае, так говорил ей Георгий.
