Вот что случилось с принцем, и сказал он:
«Господней милостью дарован мне
Единственный на свете этот голос!»
Была случайно песнь, что пела Энид,
Про колесо Фортуны. Энид пела:
«Кати, Фортуна, колесо по свету,[92]
Кати его сквозь зиму и сквозь лето,
Но знай, что ты не властвуешь над нами.
Грустна ль ты, весела – нам все равно:
Не воспарим мы, не падем на дно.
Бедны мы, но – с богатыми сердцами.
Ты улыбнулась, мы – еще прилежней.
Ты хмуришься, а мы – с улыбкой прежней:
Хозяева своей судьбы – мы сами.
Ты с колесом своим там, в вышине,
Всего лишь тени в облачной стране:
Вы власти не имеете над нами».
«По песне узнается и гнездо, —
Промолвил Иниол. – Скорей входите!»
Переступив через навал камней,
Герейнт вошел в огромный темный зал,
Где со стропил свисала паутина,
И там увидел пожилую даму
В поношенном наряде из парчи.
А рядом с ней, похожа на бутон
Златисто-белый в зелени подвядшей,
Сидела дочь прелестная ее
В шелках потертых. И Герейнт подумал:
«О ней я и мечтал, клянусь Всевышним!»
Молчание прервав, граф молвил: «Энид,
Там, во дворе, конь рыцаря стоит,
Ты отведи его скорей в конюшню
И накорми зерном, а после – в город
Сходи, купи для нас вина и мяса,
И мы повеселимся от души.
«Бедны мы, но – с богатыми сердцами».
Так молвил он. Принц, увидав, что Энид[93]
Уходит, было бросился за ней,
Но Иниол успел его схватить
За шарф пурпурный и сказал: «Останьтесь!
Хоть благородный дом наш разорен,
Но, как и прежде, мы не позволяем,
Чтоб сам себе прислуживал наш гость».
И, как учтивый человек, остался
Герейнт, обычай дома уважая.
Меж тем, коня поставив в стойло, Энид
Прошла по мосту в город, и пока
Беседовали принц и граф, успела
Назад вернуться. С нею был мальчишка,
Который нес корзину с угощеньем —
Вином и мясом. А сама она
Держала кексы сладкие, печенье
И белый хлеб, спеленутый вуалью.
И в зале, ибо зал служил и кухней,
Сварила мясо и на стол накрыла,
И, сзади став родителей и гостя,
Прислуживать им стала незаметно.
Герейнт, сраженный прелестью девицы,
Вдруг страстное желанье ощутил
Поцеловать ее мизинчик нежный
Со складочками мягкими на сгибах.
А после, отобедавши, Герейнт —
В нем от вина младая кровь взыграла —
Горячим взором стал следить за Энид,
Которая, не покладая рук,
Работу грязную простой служанки
Прилежно исполняла. И нежданно
К седому графу обратился он:
«Любезный граф, не скажете ли мне,
Кто этот ястреб? Как его зовут?
А впрочем, нет, прошу, не говорите…
Ведь если он тот рыцарь, что недавно
Проехал в крепость новую напротив,
Из белого построенную камня,
То я, Герейнт из Девона, поклялся,
Что он свое мне имя скажет сам!
Все дело в том, что королева утром
Отправила одну из дам придворных
Спросить об имени его. Но карлик,
Его слуга, – я злей не видел твари! —
Хлестнул ту даму плетью, и она
Вернулась к королеве, чуть не плача.
Тогда поклялся я, что прослежу,
Куда поедет этот негодяй,
И с ним сражусь, и спесь с него собью,
И мне свое сказать заставлю имя.
Да вот беда! Нет у меня доспехов.
Достану, думал я, экипировку
Здесь, в городе. Но, словно обезумев,
Здесь принимают сельский ваш ручей
За океан, чей шум весь мир объемлет.
Никто меня не слушал. Так что, граф,
Коль знаете, где мне достать доспехи
Иль, если есть они у вас самих,
Скажите. Дал я клятву, что собью
Спесь с труса, и узнаю его имя,
И отомщу за нашу королеву!»
Граф Иниол вскричал: «Так вы Герейнт,
Что подвигами славными известен
В народе? Впрочем, я, когда увидел,
Как вы скакали по мосту ко мне,
Почти что догадался кто вы, ибо
Ваш благородный облик и осанка
Открыли мне, что вы один из них —
Из рыцарей Артура в Камелоте.
Я это не из лести говорю.
Дочь подтвердит: она слыхала часто,
Как ваши ратные дела хвалил я.
А если замолкал, то умоляла
Меня опять рассказывать об этом.
Ведь так приятно узнавать о славных
Деяниях возвышенным сердцам,
Что рядом видят лишь несправедливость.
О, в мире не было еще таких
Двух женихов, как у моей девицы.
Один – Лиморс[94], пьянчуга, дебошир…
И сватался он пьяным… Жив он, нет ли?
Не знаю… Он в краях далеких сгинул.
Второй – ваш враг, тот самый ястреб. Он,
Мне на беду, племянник. С губ моих
Я не позволю имени его
Слететь, коль не хотите. Я ему
На брак согласья не дал. Слишком он
Несдержан и жесток. Но этим я
Нанес обиду гордости его.
А так как сей гордец еще и низок,
То распустил он лживый слух о том,
Что, будучи его опекуном,
Все золото, которое ему
Отец оставил, я себе присвоил.
Затем он подкупил мою прислугу,
Что было легче легкого, поскольку
Слегка поиздержался я, имея
Открытый и гостеприимный дом.
И как-то в ночь пред днем рожденья Энид
Он, город мой подняв против меня,
Мой дом разграбил, а меня с семьей
Из графства моего злодейски выгнал,
Себе же – крепость новую построил,
Чтоб устрашить сторонников моих,
Ведь, к счастью, у меня друзья остались…
Меня он держит здесь, в руинах этих,
И не довел до смерти потому лишь,
Что очень уж меня он презирает.
И сам себя я, впрочем, презираю,[95]
Ведь людям я давал излишне волю,
Был мягким и уступчивым, когда
Мне следовало власть употребить.
Не знаю, был ли слишком я трусливым
Иль слишком смелым. Был ли слишком умным
Иль слишком глупым. Лишь одно я знаю:
Что б ни случилось горького со мною,
Как бы душа и тело ни страдали,
Все вынести могу я терпеливо».
«Вы, друг любезный, хорошо сказали, —
Кивнул Герейнт. – Так дайте ж мне доспехи,
Чтоб мог я, коли ястреб, ваш племянник,
Со мною вступит в бой, сбить спесь с него».
Ответил Иниол: «Доспехи есть,
Но очень уж они стары и ржавы!
Однако, коль подходят вам, берите.
Но вас, боюсь, к турниру не допустят,
Ведь только тот участвовать в нем может,
Чья дама сердца будет на турнире.
На поле вбиты в землю два шеста,
Положен прут серебряный на них,
А на него златой посажен ястреб —
Награда первой изо всех красавиц.
И каждый рыцарь, жаждущий добыть
Награду эту для своей девицы,
Сражается с племянником моим,
Который так искусен и могуч,
Что всякий раз выигрывал турнир
Во славу своей дамы, побеждая
Любого из противников легко,
За что и получил прозванье «Ястреб».
Но дамы сердца нет у вас, а значит,
Не вправе вы участвовать в турнире».
Герейнт сказал в ответ, сверкнув очами
И к графу чуть нагнувшись: «О дозвольте,
Хозяин благородный, преломить
Копье за ваше милое дитя.
Поверьте мне, прекраснее ее
Я не видал еще ни разу девы,
Хоть видел всех красавиц в королевстве.
Коль я погибну, будет ее имя
Таким же незапятнанным, как прежде,
А жив останусь – да помогут в этом
Мне Небеса! – то счастлив буду сделать
Ее своею верною женою!»
Тут, как ни сдерживался Иниол,[96]
Заколотилось сердце у него
В преддверье лучших дней. Но оглянувшись,
Он не увидел Энид. Услыхав,
Что говорят о ней, она тихонько
Из зала выскользнула. И тогда,
Свою жену, как в молодости, нежно
Взяв за руку, сказал ей старый граф:
«Мать, до чего чувствительна девица!
Ты, что ее носила, понимаешь
Дочь лучше всех. Пойди и перед сном
Узнай у Энид, по сердцу ль ей принц?»
Вот что сказал добросердечный граф.
Жена в ответ кивнула, улыбаясь,
И поспешила к девочке своей,
Уже раздетой и ко сну готовой.
И в обе щечки дочь поцеловала,
И положила руки ей на плечи,
И, вглядываясь в дочкино лицо,
О разговоре с принцем рассказала,
Испытывая девичье сердечко.
Наверно, никогда еще так быстро
Друг друга не сменяли свет и тень
Здесь на земле под беспокойным небом,
Как бледность и румянец на щеках
Прекрасной Энид, матери внимавшей.
И, в то же время, медленно, как чаша
Весов, когда по крохотной крупице
Бросают на нее, головка девы
На грудь ее прелестную склонялась.
Ни глаз не подняла она, ни слова
Не вымолвила, ощутив испуг
И изумленье от речей подобных.
Так и пошла в молчанье на покой,
Но не нашла покоя, лишь ослабла
От жгучего волнения в крови
И от свербящей постоянно мысли,
Что недостойна рыцаря она.
Когда слегка порозовел от солнца
Восток бескровный, дева поднялась
И, разбудив графиню, с ней пошла
На луг, где должен был турнир начаться,
И стала ждать Герейнта с Иниолом.
Те вскоре появились, и когда
Герейнт увидел пред собою Энид,
То понял, что такой награды ради
