В грудь среднего, пробив ее насквозь,
И бросился на двух его дружков,
Которые проткнуть его пытались
Своими пиками, но, как сосульки,
Те пики разлетелись от ударов
Его меча. А рыцарь вновь и вновь
Обрушивал на них свои удары
До той поры, пока не оглушил
Иль не убил обоих. И тогда
Он спешился и, как охотник тот,
Который зверя дикого убив,
С него сдирает шкуру, снял с троих
Волков убитых, женщиной рожденных,
Блестящие доспехи и, оставив
Тела их на земле, швырнул доспехи
На трех коней, связал у всех троих
Поводья и наказал жене: «Веди их!»
И Энид повела коней сквозь чащу.
Теперь он ехал ближе к ней. И жалость[104]
Боролась с гневом в нем, когда глядел он
На деву – ту, которую любил
Сильней всего на свете. На нее,
С таким трудом и кротко, и покорно
Ведущую коней. Ему бы с ней
Поговорить немного и в словах
Излить то пламя ярости, что тлело
Несправедливо в нем, его сжигая.
Но было б ему легче – так считал он —
Тотчас ее безжалостно убить,
Чем крикнуть ей: «Постой!» – и обвиненье
В распутстве бросить прямо ей в лицо.
И эта безъязыкость разъяряла
Еще сильнее оттого, что Энид
Позволила себе заговорить с ним,
А он ведь ясно слышал, как она
Себя дурной женою назвала!
От мук таких ему казался веком
Короткий миг. Но меньший срок прошел,
Чем нужно водам Уска для того,
Чтоб обогнуть неспешно Карлеон
И устремиться к берегу морскому,
Как Энид, за дорогой наблюдая,
Заметила в тени прозрачной бора,
За коей притаилась тьма дубравы,
Еще троих разбойников в засаде
С оружием в руках. Один из них
Был с виду крепче, чем ее Герейнт.
И задрожала Энид, услыхав
Как крикнул он: «Глядите! Вот удача!
Там – три коня и славные доспехи!
И с кем? С девицей! Может, нападем?»
«Ну нет! – сказал второй. – За нею – рыцарь».
А третий: «Трус! Да он – совсем раскисший!»
«Так он один? – возликовал гигант. —
Пускай подъедет. Мы ему покажем!»
И Энид вновь в душе себе сказала:
«Дождусь, когда подъедет господин мой,
И расскажу ему про их злодейство.
Мой господин устал от прошлой схватки.
Нельзя, чтобы его врасплох застали.
Ослушаюсь я для его же блага.
Как мне ему во вред повиноваться?
Скажу ему. И хоть меня за это
Убьет он, но зато спасу я жизнь,
Что мне давно моей дороже стала».
И, подождав, когда подъедет он,
Она опять застенчиво, но твердо
Промолвила: «Дозволишь ли сказать?»
Заметил он: «Ты говоришь и так!»
Тогда она продолжила: «В дубраве
Таятся три злодея. Все – с оружьем.
Один из них – тебя намного крепче.
Они сказали, что, когда поближе
Подъедешь ты, они тебе покажут».
И в ярости ответил ей Герейнт:[105]
«Когда бы сотня там, в лесу, скрывалась,
И каждый в сотне крепче был, чем я,
И все бы разом на меня напали,
Меня бы это меньше рассердило,
Чем то, что ты ослушалась меня!
Стань в сторону, и если я погибну,
К тому из них прибейся, кто получше».
И стала Энид в стороне, не смея
За боем наблюдать, и лишь вздыхала,
На каждый звук удара откликаясь
Короткою молитвою и вздохом.
Тут здоровяк, кого она боялась
Всех больше, на Герейнта налетел.
Но, к счастью, в шлем Герейнта не попало
Его копье. Зато копье Герейнта,
Чуть согнутое в предыдущей схватке,
Пробило тяжеленные доспехи
И обломилось, в грудь врага войдя.
И рухнул тот, и лег пластом на землю.
Поведал летописец[106], что однажды
Он видел, как кусок скалы огромный,
На коем деревце росло младое,
Сорвался с каменной стены на берег,
Где и теперь лежит. И до сих пор
На нем еще то деревце растет.
Вот так же лег и тот злодей пронзенный.
Трусливые приятели его,
И прежде не спешившие напасть
На принца, увидав, что их главарь
Погиб, остановились. Но тотчас
Принц-победитель, их смутить желая,[107]
Издал воинственный и страшный крик
И бросился на них.
Как человек,
Стоящий возле горного ручья,
В недальнем шуме водопада слышит
Далекий грохот во сто раз сильней,
Так принцу воины его внимали
В сражениях – и враг бежал. И так же
Теперь стремглав бежала эта пара
Разбойников коварных. Но настигла
Их та же смерть, что и людей невинных,
Разбойничьей погубленных рукой.
И слез тогда с коня Герейнт, и выбрал
Себе копье, которое получше,
И снял с волков, убитых им, доспехи,
И привязал доспехи к их коням.
Затем связал у всех троих коней
Поводья и сказал жене: «Веди их!»
И Энид повела их через лес.
Теперь он ехал к ней еще поближе.[108]
Те трудности, с которыми она
Вела перед собой лесной тропою
Доспехами груженных шестерых
Коней, им разбредаться не давая,
Немного притупили остроту
Ее сердечной боли. Ну, а кони,
Как благороднейшие существа,
Только попавшие в дурные руки
Разбойников, их холивших так долго,
Насторожили уши, подчиняясь
Ее решительному голоску
И доброму, но твердому правленью.
Так миновав зеленый сумрак леса
И оказавшись под открытым небом,
Они узрели башни городка
На скалах, а под скалами, внизу —
Луг, словно самоцвет в коричневатой
Оправе чащи, и косцов косящих.
Из города по узкой тропке к лугу
Светловолосый юноша спускался.
В руках его был для косцов обед.
И жалость вновь почувствовал Герейнт,
Заметив, как жена его бледна.
И выехал на луг он и, когда
Тот юноша приблизился, сказал:
«Друг, дай поесть. Моя жена ослабла!»
«Что же, охотно! – юноша ответил. —
И вы, мой господин, поешьте тоже,
Хоть эта пища и груба, конечно,
Ведь для косцов готовилась она».
И наземь он корзину опустил.
Герейнт и Энид, спешившись, коней
Пастись пустили и поели сами.
Едва притронулась к обеду Энид,
И то лишь для того, чтоб сделать мужу
Приятное. Зато Герейнт умял
Всю пищу, принесенную косцам,
Чему и сам был поражен немало.
«Эй, мальчик, – он воскликнул, – за обед
Возьми коня с доспехами в уплату.
Да не стесняйся, лучшего возьми!»
Тот от восторга даже покраснел:
«Мой господин, вы платите чрезмерно!»
«Что ж, станешь богачом!» – заметил принц.
«Тогда приму его я, как подарок,
А не в уплату, – юноша сказал, —
Ведь я могу еще раз без труда,
Пока девица ваша отдыхает,
Еду доставить графским косарям.
Они, и этот луг, и сам я тоже —
Мы все – его! И я ему скажу,
Что вы – великий человек. Он счастлив,
Когда в его владенья попадают
Значительные люди. И, конечно,
Он во дворце вас примет, где дадут
Вам яства лучшие, чем косарям».
Сказал Герейнт: «Я не желаю лучших!
Я никогда еще не ел с таким
Огромным аппетитом, как сейчас,
Когда косцов оставил без обеда.
И не пойду я к графу во дворец.
Я, видит Бог, дворцов уж навидался!
Захочет, сам придет. А ты найди нам
Приемлемое место для ночлега
И стойло для коней. Когда вернешься
С едой для тех людей, дай знать об этом».
«Все сделаю, мой господин!» – сияя,[109]
Ответил ему юноша и быстро
Пошел, высоко голову подняв
И представляя рыцарем себя,
И вел коня, счастливый, за собою.
Наверх поднявшись по крутой тропинке,
Исчез он, и они одни остались.
Когда Герейнт, взгляд отведя от тропки,
На грустную жену украдкой глянул,
То вспомнил, как считал еще недавно,
Что никогда не промелькнет меж ними
И тени подозренья. Он вздохнул.
Затем с улыбкой легкой состраданья
Он поглядел на сильных косарей,
Оставшихся сегодня без обеда,
Понаблюдал за отраженьем солнца,
Горящим на летающей косе,
И заклевал вдруг носом, разомлев.
А Энид, вспоминая старый замок
И невозможный крик болтливых галок
Вокруг пустынной башни, нарвала
Травинок длинных, росших с краю луга,
И оплетала ими до тех пор
Колечко обручальное на пальце,
Покуда юноша не возвратился
На луг, чтобы сказать, где ждут их на ночь.
И в этот дом поехали они.
А там Герейнт жене своей сказал:
«Коль тебе нужно, позови хозяйку».
«Благодарю», – едва вздохнула Энид.
Они уселись в разные углы
В молчанье, как немые от рожденья,
Как на гербе два стража у щита,
Что лишь вперед глядят, не замечая
Друг друга, разделенные щитом.
Друг друга, разделенные щитом.
Вдруг чьи-то голоса и звон копыт
За стенами прервали их дремоту.
И вздрогнули они, когда со скрипом
Дверь распахнулась, и предстал пред Энид,
Гуляк толпою шумной окруженный,
Красив, но женствен, от беспутства бледен,
Ее вздыхатель прежний[110], до Герейнта,
Владетель буйный этих мест – Лиморс.
Он, двигаясь изящно и легко,
Приветствовал Герейнта, глядя прямо
