Судмедэксперт Сержиу Пинту, который накануне допоздна засиделся в баре у Манелы, с отвращением поглядел на окровавленный труп Аны и душераздирающе зевнул.
«Связываются дуры с наркоманами», — буркнул он и потер саднящие глаза.
* * *
Около полудня сорокалетняя домохозяйка Лусия Герри отложила неоконченный пуловер, который она вязала для младшего сына Диогу, наклонилась, пошарила рукой мод диваном и вытащила небольшой, но увесистый старинный утюг. Потом поднялась с дивана, вошла, неслышно ступая, в кухню и с силой опустила утюг на голову своей домработницы, тридцатилетней гражданки Бразилии Лны Мариани.
Судмедэксперт Сержиу Пинту, которого сорвали с обеда, вошел в комнату, дожевывая на ходу пирожок из трески.
— А вас кто вызвал? — шепотом спросил он у полицейского инспектора, вытирая лоснящиеся губы крошечной бумажной салфеткой. Инспектор кивнул на сидящую на стуле бледную, но абсолютно спокойную Лусию Герру.
— Она же и вызвала.
* * *
В шесть часов вечера в полицию позвонила рыдающая женщина.
— Пожалуйста, пожалуйста! — кричала она. — Пожалуйста, пожалуйста!
Стажер Анибал Аугушту нашел судмедэксперта Сержиу Пинту во дворе.
— Ну? — обреченно спросил Пинту, пряча зажигалку в карман халата.
— Труп, — лаконично ответил стажер.
Судмедэксперт Сержиу Пинту покусал незажженную сигарету и поманил к себе стажера Анибала Аугушту.
— Тебе она никого не напоминает?
— Кто? — спросил бледный стажер, отводя глаза от расплескавшегося по брусчатке тела.
В пяти метрах от них полицейский инспектор успокаивал худенькую, завернутую в одеяло старушку.
— Меня как будто кто-то позвал! — говорила старушка дрожащим голосом. — Я остановилась, голову подняла, и тут Ана упала! И всю меня забрызгала! Всю меня забрызгала!
— Ана? — переспросил полицейский инспектор.
— Соседка моя, — всхлипнув, пояснила старушка. — Ана Мариани. Хорошая была девочка, хоть и бразильянка, Господи, прими ее душу.
* * *
В пол-одиннадцатого ночи судмедэксперт Сержиу Пинту вышел из туалета в баре у Манелы и решительно направился к столику, за которым перед единственной чашечкой давно остывшего кофе уже час сидела смуглая молодая женщина, по виду бразильянка.
— Ну что, барышня Мариани? — спросил он, наклонившись к женщине и обдавая ее парами агуарденте. — Наигрались? Хватит на сегодня?
Женщина холодно посмотрела на него и отвернулась.
— Бессмертная, а? — Сержиу Пинту ухмыльнулся и крепко взял ее за плечо. Женщина попыталась вырваться, но не смогла. — Совсем-совсем бессмертная?
— Ну-ка! Это что такое?! — Манела вышла из-за стойки и решительно направилась к ним, вытирая руки коротким кухонным полотенцем. — Ты, Пинту, может, с ума сошел? Тебя, может, выставить отсюда?
Судмедэксперт Сержиу Пинту выпустил плечо женщины и отошел к другому столику. Он не любил ссориться с Манелой.
Десять минут спустя женщина резко отодвинула стул, метала и вышла из бара. Судмедэксперт Сержиу Пинту вскочил и направился было за ней, но вдруг остановился, махнул рукой и уселся у стойки, где Манела деловито протирала чистые стаканы.
Еще через минуту на улице взвизгнули тормоза, раздался звук удара и почти сразу — крики.
Манела поставила на стойку очередной стакан и вопросительно посмотрела на судмедэксперта Сержиу Пинту.
— Я не на работе, — отрезал он, доставая из кармана сигареты. — Выпьешь со мной?
Манела кивнула и, встав на цыпочки, сняла с верхней полки непочатую бутылку агуарденте.
ЗЕ ПЕДРУ
Тебе пять лет, и вы только переехали в этот город. Город небольшой и угрюмый, как будто все время злится, ты даже названия его еще не знаешь, но уже ненавидишь его от всей души. Ты здесь совсем один, мама не в счет. Мама сказала, глупости, это отличный город, просто ты еще не привык. Вот погоди, сказала мама, скоро ты найдешь друзей и все будет отлично. Ты не возражаешь, чтобы ее не расстраивать. Тебе пять лет, но ты твердо знаешь, что легче вынести ненавистный город, чем расстроенную маму.
После завтрака мама занята и отпускает тебя гулять до обеда. Ты выходишь из дома и идешь до конца улицы. Переходишь через дорогу, пересекаешь маленький сквер, где на пыльном газоне пасутся чьи-то гуси, за фруктовой лавкой поворачиваешь направо, а потом, почти сразу, еще направо, входишь в большие ворота, спускаешься по трем ступенькам и оказываешься в апельсиновом саду, самом огромном апельсиновом саду, который ты когда-либо видел. В глубине сада стоит дом, там никто не живет, к заколоченному окну прислонена табличка «Продается». Дом очень большой и очень старый, и табличка тоже старая, выцветшая, потрескавшаяся. Ты кидаешь в табличку апельсином, который подобрал у ворот, и промахиваешься. Ты отходишь к деревьям, нагибаешься, набираешь полные руки апельсинов, возвращаешься и кидаешь, кидаешь в табличку, пока она не падает с окна лицом вниз. Победа, ликующе думаешь ты, теперь этот дом не продается, теперь это твой дом, ты его завоевал, он твоя добыча. Ты садишься у запертой двери и начинаешь чистить апельсин. Через полчаса тебя находит задыхающаяся мама, она плачет, она бежала всю дорогу, она думала, тебя украли, а ты, а ты. Ну вот. Теперь ты наказан, оставлен без тапиоки и месяц не можешь гулять один.
Тебе шесть лет, и ты дружишь с Зе Педру. Зе Педру гуляет где хочет, у его мамы еще пятеро детей, она не успевает следить за всеми, даже накормить всех у нее не всегда получается, поэтому Зе Педру часто обедает у тебя, твоя мама не возражает. Ей не очень нравится Зе Педру, но она довольна, что у тебя есть друг. Один раз Зе Педру приходит возбужденный. Он говорит, что большой дом и апельсиновый сад кто-то купил. Кто, спрашиваешь ты, ты видел кто, они закроют ворота в сад, но Зе Педру пожимает плечами. Он видел только грузовики, из которых выгружали большие коробки. Много, много больших коробок. Их по очереди заносили в дом рабочие в комбинезонах, а одна женщина на стремянке мыла снаружи окна первого этажа.
В большом доме поселилась пожилая пара. Сеньор Гонсалу и дона Беатриш. Они пригласили вас с мамой на чай. Дона Беатриш испекла ванильное печенье, кексы с изюмом и торт с вишней. А апельсины, спрашиваешь ты, почему вы ничего не испекли из апельсинов? Мама делает страшные глаза, но дона Беатриш улыбается и приносит тебе корзинку. Иди, говорит она, нарви апельсинов сколько хочешь, потом решим, что из них сделать. Ты смотришь на маму. Ну иди, иди, говорит мама, раз дона Беатриш разрешает. У входа в дом сеньор Гонсалу играет с радиоуправляемой машинкой. Машинка, смешно подскакивая, едет по посыпанной песком дорожке.
Сеньор Гонсалу и дона Беатриш все-таки закрыли ворота сада. Теперь ты ходишь туда, только когда они зовут тебя в гости. Зе Педру сеньор Гонсалу и дона Беатриш не зовут никогда. Подумаешь, говорит Зе Педру, простуженно шмыгая носом, я и через забор могу. А тебя не поймают, пугаешься ты. Зе Педру снисходительно ухмыляется.
Тебе семь лет, и ты не знаешь, как тебе жить дальше. Позавчера в больнице умер Зе Педру. Два месяца назад он лазил в апельсиновый сад, а ты его страховал. Зе Педру хвастался, что сеньор Гонсалу гнался за ним, но не поймал. Потом вы ели апельсины у тебя дома и все измазали соком. А на следующий день Зе Педру увезли в больницу в город, и больше ты его не видел до самых похорон. Ты лезешь в карман и трогаешь пальцами маленький перочинный ножик с двумя лезвиями, ножницами, пилкой для ногтей и костяной зубочисткой. Ты хотел подарить его Зе Педру на день рождения, но не успел.
У мамы появилась личная жизнь. Личная жизнь — это Жорж, хозяин оружейного магазина. Женщины имеют право на личную жизнь, говорит мама, собирая чемодан. Жорж пригласил ее на выходные на Мадейру. Я тоже полечу, спрашиваешь ты. Нет, говорит мама, ты поживешь у сеньора Гонсалу и доны Беатриш. Ты вспоминаешь Зе Педру, и тебя начинает тошнить. Что с тобой, пугается мама. Ничего, говоришь ты, я в порядке. Езжай на свою Мадейру. Тебе семь лет, и ты согласен с тем, что женщины имеют право на личную жизнь.
Дона Беатриш разрешает тебе ходить по всему дому и все смотреть, а сеньор Гонсалу дает тебе поиграть со своей радиоуправляемой машинкой, но на улице идет дождь, а в холле машинка поскальзывается на мраморном полу и плохо заворачивает. Ты думаешь, что дона Беатриш и сеньор Гонсалу симпатичные старики, но тебе с ними неуютно. Тебе кажется, что они все время на тебя смотрят, даже когда их нет рядом. Спать тебя укладывают на втором этаже в небольшой комнате, полной игрушек. Чьи это игрушки, спрашиваешь ты. Твои, говорит дона Беатриш, выключая свет. Чтобы ты себя чувствовал как дома. Но ты не чувствуешь себя как дома. Тебе не нравятся игрушки, их слишком много, и они какие-то очень разные, как будто принадлежат сотне разных детей. Ты засыпаешь, сжимая в руке маленький перочинный ножик.
