С Ларисой получилось все гораздо сложнее: не было той легкой непринужденности расхода. Лариса прочно не хотела отпускать подружку в новый период, вылавливала ее, преданно караулила, аккуратно перезванивала завтра в три, смиренно принимала переносы встреч. Вита раздражалась — то ли от Ларисиной вполне объяснимой настойчивости, то ли оттого, что налаженная система дала сбой, то ли еще от чего, но впервые за всю практику расходов малодушно не брала трубку, увидав на дисплее Ларисин номер. От этого Вите становилось тошно, она раздражалась еще больше, злобно уговаривала себя — ты ничего никому не должна, чего переживать-то, а если такая порядочная, то сама звони и приглашай в гости. И не звонила, в гости не звала, потихоньку остывала, да и потом — правда ведь рутина, дела, она сама все понимает, умница моя, других не держим. Только вот однажды бежала на работу, за окном октябрь и дождь, и надеть нечего, хоть шкаф ломится, а где-то же были туфли — немецкие демисезонки, коробка есть, а туфель нет, дичь какая. Вита осела по стенке с коробкой в руках и как-то просто вспомнила — у Ларисы, надо позвонить забрать, сегодня как-нибудь уж в летних, но в обед забрать непременно. Не позвонила, не забрала, весь день просидела в мокрых насквозь туфлях, вспоминая, как видела Ларису на остановке месяца два назад — несчастную, нахохлившуюся, но такую же красивую, статную, и не подошла: стыдно было, страшно, так и сбежала. А ночью не могла уснуть — все ворочалась, обещая себе позвонить — завтра же, и в гости, непременно с чаем и пирогами; как к зубному, обещая.
А утром проснулась как ни в чем не бывало, будто за ночь дрянной зуб сам выпал, испугалась на секунду — приснилось ли, дурная примета, нет, показалось.
Юка Лещенко
ТОЛЬКО И РАЗГОВОРОВ, ЧТО О МОРЕ
«На небе только и разговоров, что о море, — шепчет боженька, насмотревшись. — Удивительно, откуда они там все знают».
Ему ужасно хочется послушать про море, зря он, что ли, сам эти моря когда-то кроил и солил, и казалось — то маленькое, то холодное, то пресное, то красное, но как-то устроилось потом. И рыбы получились смешные — камбала, например. И морская капуста, и медузы, и даже гигантский спрут, правда, он скоро сломался, и штормы, и всякие пенные завитушки, и даже цунами, когда позволял бюджет.
И боженька идет послушать про море. Но шляться запросто так неловко, потому что все вокруг очень заняты важными делами и выражение крыльев у всех серьезное и строгое. А тут боженька в сандалиях и с ватрушкой, немножко мешает работать над вечностью.
— Слушайте, миленький, — говорит ему один некто, нервно подергивая перьями, — у нас тут аврал, новые поступления, регистрационных бланков не хватает. Вот вы крошки сыплете, а у нас потом голубями натоптано, идите, миленький.
— А про море? — спрашивает боженька.
— Это не ко мне, — радуется некто и убегает, и новые поступления бегут за ним, озираясь на боженьку с негодованием.
Боженька идет в другое место послушать, но там тоже дедлайн и срочно вносят правки в конец света.
— Почему это у вас конь бледный? — кричит некто. — Скажут потом, что мы мучаем животных, перепишите немедленно.
— На румяного? — спрашивают его робко.
— На румяного, — соглашается некто и тут же снова гордится: — Какого румяного, вы что? Напишите просто — белая лошадка.
Боженька отступает на цыпочках подальше и мнется на пороге, поджимая пальцы.
— Мне бы про море, — говорит он.
— Что — прорвало? — ужасается некто.
— Нет вроде бы. Мне бы хотелось…
— Не могу, миленький, — быстро отвечает некто. — Никак. Кризис. И вообще, зря вы черепаху со слонами отменили, гораздо экономичней было.
Боженька пожимает плечами.
— Ну ничего, — утешает некто, — вы лучше погуляйте. Вон и ватрушка у вас не доедена.
Боженька ходит очень далеко, и там ходит, и здесь, и в совсем другом месте, и даже там, где никакого места уже нет, и обратно — ничего. Все очень заняты.
Один некто стоит просто так, и боженька спешит к нему с. надеждой.
— Вы слышали про море? — спрашивает он на бегу.
— Ну! — подскакивает некто. — Конечно! Такой ужас! Я уже отправил десант задним числом.
— Куда? — пугается боженька. — Что случилось?
— Так вы мне и скажите — что, — удивляется некто. — Мы-то всегда готовы.
— А… — успокаивается боженька. — Я не в этом смысле. Я поговорить.
Некто вздыхает и машет рукой.
— Знаете что, миленький, — говорит он, — шли бы вы посидели где-нибудь свесив ножки, ну в самом деле.
И боженька идет посидеть свесив ножки. Глубоко внизу видны синие пятнышки, пунктиры параллелей и меридианов, и где-то уже полночь и включают звезды, а где-то разогревают солнце, и один некто, наверное, жалуется другому, что опять не хватает солярки.
«Ну и ладно, — утешает себя боженька, болтая ногами и выедая творог из ватрушки, — ну и ничего страшного. Это же просто кино, это они все придумали, что на небе только и разговоров, что о море».
ЕЩЕ РАЗ
Он тогда сбрасывает звонок и выходит из-под таксофонного козырька с таким лицом, что спешащие мимо сбиваются с шага и дыхания. Возвращается домой — даже дверь от него шарахается, — моет руки, курит, варит кофе, — пока набухает коричневый пузырь, фальшиво свистит и подмигивает оконному, желтыми листьями заляпанному отражению, — стряхивает пепел, встает на цыпочки, обжигается, надувает щеки, дирижирует мельхиоровой длинноногой ложечкой — ладно, прошло уже полдня (пять минут, — предсмертно сообщает будильник, роняя на пол пружины, стрелки, зубчатые колесики), еще один раз — и все, и больше никогда. Выбегает на улицу в густой, настоявшийся туман, ныряет под пластиковый козырек, нажимает огромным неуклюжим пальцем здесь и здесь и сорванным воробьиным голосом, вытягивая шею, прикрывая слева ладонью под ключицей (чтобы не лопнуло), кричит им снова:
— Алё, милиция? Колобок повесился!
Лея Любомирская
СТАНЦИЯ
1Все равно куда, сказал Луиш, забираясь на заднее сиденье, как в нору, головой вперед. Просто поезжайте куда-нибудь, я заплачу, у меня есть деньги. Таксист, тучный африканец, такой темнокожий, что не разобрать черт, вместо лица размытое черное пятно, кивнул и переключил счетчик на ночной тариф. Луиш вначале смотрел в окно, пытаясь понять, куда они едут, но потом как-то внезапно уснул, как провалился, и увидел во сне Андрею, она сидела в воздухе, поджав под себя одну ногу, и что-то быстро-быстро писала пальцем на полированной поверхности стола.
Приехали, сказал таксист. Луиш открыл глаза. Таксист стоял рядом с машиной и придерживал ему дверь. Приехали, повторил он. Сколько с меня, спросил Луиш. Ничего, сказал таксист, переступая с ноги на ногу, то ли в туалет хотел, то ли побыстрее уехать. Огромный живот ритмично колыхался из стороны в сторону. Мне все равно было нужно в эту сторону. В эту, это в какую, хотел спросить Луиш, но не спросил, попытался выбраться из машины, запутался в ногах и почти выпал наружу, больно ударившись головой. Осторожнее, сказал таксист, усаживая его на землю. И, навалившись животом, добавил мягким, почти интимным шепотом: берегите себя.
Луиш кивнул и прикрыл глаза. Когда он их открыл, такси уже удалялось — очень быстро и абсолютно беззвучно. Луиш с трудом поднялся — в голове что-то болезненно сжалось, — и медленно пошел по улице.
2Гостиница выглядела такой новенькой, как будто с нее только что сняли подарочную обертку. За ярко освещенной стойкой сидела красивая светловолосая девушка в безупречной белой блузке с застежкой на спине и смотрела прямо на Луиша, улыбаясь приветливой, чуть-чуть официальной улыбкой.
Луиш вздохнул с облегчением, одернул пиджак, провел рукой по волосам и поискал взглядом двери.
Дверей не было.
Луиш дважды обошел гостиницу по часовой стрелке и один раз — против, тщательно ощупывая стекло. Ни одного шва. Ни одного стыка. Весь низ гостиницы представлял собой сплошной литой куб, Луишу когда-то подарили такой на день рождения, там жили крошечные креветки, не нуждавшиеся в воздухе и еде. Луишу куб не нравился и он отдал его Андрее.
Все то время, что Луиш осматривал и ощупывал стены, светловолосая девушка продолжала смотреть прямо на него — все так же спокойно и дружелюбно, с едва заметным оттенком нетерпения. Это вертящийся стул, сказал вслух Луиш, в очередной раз встретившись с девушкой взглядом, она просто сидит на вертящемся стуле. Не отрывая глаз от девушки, он снова зашел в тыл гостинице и увидел, как девушка, не меняя позы, медленно поворачивает голову на сто восемьдесят градусов. Остренький подбородок уперся в круглую перламутровую пуговку, и светловолосая девушка улыбнулась Луишу приветливой, слегка перекошенной от натуги улыбкой.
