Обыск был долгий и скучный – изымали документы, серверы, компьютеры. Через пару часов Вика освоилась, улыбнулась Максиму и спросила:
– Кофе будешь?
– Буду, спасибо.
Поставила на стол две чашки, достала печенье, села напротив, вздохнула:
– Так радовалась, что получила эту работу.
– Упс, – Максим пожал плечами.
– Теперь новую искать. И с плохой строчкой в резюме. Работала в банке, закрытом за отмывание денег. Или что вы там инкриминируете? Ты хоть меня не арестуешь?
– Тебя вроде не за что, – Максим улыбнулся и кивком поблагодарил за кофе.
Выемка документов продолжалась до утра. Утром Максим вернулся домой, но ложиться не стал. Только принял душ и отправился допрашивать Аглаю Карпину, подружку той девочки, которая выпала из окна в Институте современного искусства. Нет, не допрашивать. Чтобы допросить, можно было вызвать повесткой. Просто поговорить. Максим хотел, чтобы девчонка не очень испугалась. А староста группы, где училась погибшая, сказал Максиму, что лучшей ее подругой была Аглая Карпина. И что по субботам в одиннадцать эта Аглая занимается акробатикой в цирке на Цветном бульваре.
«Пап, – брякнуло сообщение в ватсапе Елисея Карпина. – Тут ко мне следователь пришел на акробатику. Я сказала, что мне надо в душ и переодеться. Тяну время. Можешь приехать срочно? Чёт мне стремно». Елисей продрал глаза, помотал головой, отхлебнул из бутылки боржоми, стоявшей возле кровати. Черт! Следователь! И быстро набрал: «Ты можешь ничего ему не говорить. Статья 51 Конституции. Пусть вызывает повесткой, а ты придешь с адвокатом». Пока ждал ответа дочки, Елисей встал и принялся быстро одеваться. Джинсы, майка, свитер. Умылся, почистил зубы. «Да нет, он вроде норм, – брякнул телефон на полочке в ванной. – Просто стремновато. Если не можешь приехать…» – «Могу. Через двадцать минут буду».
Ботинки, куртка, ключи от машины, права – через три минуты Елисей уже ехал к Ленинградскому проспекту по почти свободным субботним улицам и писал в ватсапе: «А где у тебя акробатика? В институте?» – про то, что дочь занимается акробатикой, Елисей слышал впервые. «Нет, – брякнул телефон. – В старом цирке на Цветном. Спроси малую арену, скажи, что ты папа белой Глаши. Тут есть еще рыжая Глаша ☺».
Малая арена действительно была крохотной. Не больше просторной студии, в которой Елисей вел теперь свою холостяцкую жизнь. При этом на малой арене занимались одновременно жонглер с булавами, дрессировщик собачек, одна из которых носила шерстяную шапку на голове, и ярко-рыжая девушка верхом на серой кобыле.
Эта наездница, вероятно, и была Рыжая Глаша. Елисей подумал, что она не человек, а животное. Более животное, чем ее лошадь. Под растянутыми тренировочными штанами и растянутой майкой у нее круглились не женские формы, а жгутами уложенные мускулы. И пользовалась она мышцами, как обезьяна, – соскакивала с лошади на галопе, едва коснувшись опилок, заскакивала обратно, переворачивалась в седле, вставала в седле на голову так, что растянутая майка сползала ей на шею и оголяла грудь, которую Рыжая Глаша вовсе не заботилась прикрывать. Грудь у Рыжей Глаши была не мягкой, как у других женщин, и состояла, кажется, не из жировой ткани, а из мышц. Галопируя задом наперед в седле мимо того места, где у края арены на складных пластмассовых стульчиках сидели Белая Глаша с незнакомым рослым крепким парнем, Рыжая Глаша крикнула:
– Глань, твой?
– Нет, – отвечала Аглая. – Это следователь, одно там дело…
За время этой реплики Рыжая Глаша проскакала спиной вперед полный круг и продолжила разговор.
– Следователь? Не обижает тебя?
– Нет, просто разговариваем.
Еще круг. Наездница сделала стойку на голове. Грудь оголилась.
– Возьму его у тебя на вечерок?
– Он не мой. Бери.
Лошадь проскакала еще круг и вдруг остановилась как вкопанная перед Максимом и Аглаей. Наездница полетела через голову и легко приземлилась на ноги.
– Как тебя зовут? – обратилась она к Максиму.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Максим, – он смутился.
– Женат?
– Нет.
– Отлично. А меня Глаша. Ладно, разговаривайте. Не буду мешать. Еще полчасика поработаю.
С этими словами Рыжая взлетела в седло так легко, как будто владела левитацией, дала лошади шенкелей и помчалась по кругу.
Елисей подошел к арене, поцеловал дочь и протянул следователю руку:
– Здравствуйте, я Елисей Викторович, Глашин папа. Заехал после занятий, а тут…
– Пап, – вставила Глаша, – это следователь. Про Нару.
– Здравствуйте, – Максим ответил крепким рукопожатием. – Максим Максимович. Я просто поговорить. Мы уже заканчиваем.
– Можно я посижу с вами?
– Пап, садись, мы же просто разговариваем, – Глаша встала и раскрыла для отца еще один пластмассовый стул из тех, которые лежали в углу целым штабелем.
Глаша была красивая. Раскрасневшаяся то ли от волнительного разговора, то ли от акробатических занятий. На ней были джинсы и серый свитер Loro piana, который Елисей подарил дочери на прошлый Новый год.
Максим продолжал прерванный разговор с полуфразы:
– …так вот группы?
– Какие группы? – Аглая наморщила лоб.
– «Синие киты», «Леминги», «Разбуди меня в четыре двадцать»? Слышали что-нибудь такое?
– Нет, что это?
Мимо них по бортику манежа пробежала на передних лапах собачка в шапке.
– Группы самоубийц в социальных сетях. Не слышали? А подруга говорила вам когда-нибудь что-нибудь про самоубийство?
– Нет.
Елисей слушал молча. Аглая врала. Год назад она спрашивала у отца телефон психолога, чтобы помочь подруге справиться с суицидальными настроениями.
– А нож? – продолжал Максим. – Она носила с собой нож?
Аглая кивнула:
– Да, конечно. Мы все носим с собой нож, такой, макетный.
Мимо, стоя на голове, проскакала Рыжая и как будто подмигнула Максиму левой грудью.
– А шрамы на запястьях она себе делала?
– Эм-м… – Аглая задумалась. – Кажется, делала. – И задрав рукав серого свитера, продолжала: – Я тоже себе делала. Это пару лет назад была такая дурацкая мода на селфхарм.
Пока они так разговаривали, в центр манежа вышел толстяк, весивший, наверное, килограммов двести и задыхавшийся при каждом шаге. Встал посреди арены, возвел глаза горе и заорал:
– Мать вашу, кто упустил лонжу?
– Это дядя Гриша, распорядитель манежа, – шепнула Аглая. – А лонжу упустила я.
– Мать вашу, признавайтесь, суки!
– Дядь Гриш, – Глаша встала и сказала писклявым голосом: – Это я.
Елисей про себя отметил, что следователя Следственного комитета Аглая не боится, а распорядителя манежа боится еще как.
– А кто следил за пионеркой, когда она упускала лонжу?
– Тамара, – пискнула Аглая. – Она уже ушла.
– Упустила лонжу и ушла?
Максим тронул Аглаю за руку и продолжил:
– Так шрамы, значит, у нее были?
– Были, конечно. Вы же осматривали тело, нет?
– Ключ от купола у кого? – ревел дядя Гриша.
– У Марии Викентиевны, а она в отпуске, дядь Гриш, мы уже искали.
– А был ли у Линары, – Максим пытался продолжить разговор, – мобильный телефон?
– У Михалыча должен быть ключ, спрашивали? – ревел дядя Гриша.
И Аглая дяде Грише:
– Мы спрашивали у Михалыча, у него нет. – И Максиму: – Что?
– Мобильный телефон.
Дядя Гриша, пыхтя и выкликая Михалыча, удалился, Аглая села.
– Айфон? Был, конечно. У всех есть айфон.
– А куда он мог подеваться? – спросил следователь.
– Вот не знаю.
Дядя Гриша вернулся:
– Ладно, пионерия, – он обращался к Аглае. – Бери другую лонжу, я тебя подниму под купол, а ты там нашаришь.
Елисей не успел возразить. Дочь встала, вышла на середину манежа, взялась за одну из свисавших из-под купола веревок, сунула руку в петлю, дядя Гриша дернул, и Аглая взмыла к куполу.
– Должна же быть страховка какая-то? – прошептал Елисей.
