Глава 12
– Что за бред – пить «Гиннесс» со смородиновым сиропом! – Маша поставила перед Елисеем стакан черного пива, в пене которого как будто случилось кровоизлияние. – Специально для тебя держу сироп. Никто больше так не пьет.
– Вся Англия так пьет. – Пиво, на вкус Елисея, было детское, бородинский хлеб со смородиновым вареньем.
– Не знаю, не была. В Новой Зеландии была. Там никто так не пьет.
Схлынули посетители, бар ближе к ночи оказался почти пустым. Елисей сидел на высоком табурете за стойкой, слева от него у дальнего столика пристроился бородатый мужчина с дулей из седых волос на макушке. Он пил морковный сок и писал что-то задумчиво на листах А4. За спиной у Елисея была парочка – мужчина лет сорока и женщина, совсем молодая, лет двадцати, Глашиного возраста. Они целовались. Елисей видел их отражение в зеркальной полке сквозь бутылки Lagavulin, Talisker и Glenfarclas. Он видел, что инициатива любовных игр принадлежала девушке, мужчина просто позволял себя целовать.
Елисей пил пиво, потому что назавтра ему предстояли спортивные занятия и нельзя было иметь похмельную голову. Но и совсем без алкоголя тоже было нельзя. Елисей не умел заснуть без алкоголя. Он пил пиво, закусывал чесночными гренками, понимал, что и то и другое откладывает ему в брюхе висцеральный жир, который рано или поздно убьет его. Но назавтра он собирался дать бой висцеральному жиру. Так что еще один стаканчик – и спать.
А в телефоне он рассматривал только что присланную Аглаей курсовую работу. Триптих, каждая картина в котором была разрезана пополам – на «до» и «после». До гибели Нары и после ее гибели. Портрет Нары. Левая половина лица в веселом и теплом свете, правая половина – в тени, мрачная и холодная. И между половинами – зазор, щель. Пейзаж с Нарой. Счастливая красивая девушка идет из уютной светлой половины парка в ветреную и мрачную. И по пути девушке надо преодолеть зазор, щель. Наконец, портрет самой Аглаи. Дома за столом, с котом на руках. Девичья рука гладит кота, но если приглядеться – это Нарина рука, а по ее запястью – зазор, щель. И на второй половине картины, там, где должна бы сидеть за столом Нара, – пусто, пустой стул.
«По-моему, это очень хорошая работа, малыш, – написал Елисей в ватсапе. – Какая она по размеру?» – «Примерно в человеческий рост», – ответила Аглая сразу. Елисей отхлебнул пива, съел пару гренок, вышел на улицу покурить, вернулся. Аглая написала снова: «А еще, пап, мне сегодня снилась Нара, снилось, что она устроила прощальную вечеринку в странном лесу в странной хижине». Еще через пять минут в ватсап от Аглаи пришли ссылка и пароль. И сообщение: «Пап, зайди, пожалуйста, с моего аккаунта в нашу группу. Посмотри чат. Я даже не знаю, что сказать». Елисей зашел в чат студентов второго курса Института современного искусства и прочел комментарии на работу дочери.
Одна из Глашиных однокурсниц писала: «Вот конечно же Нара всегда мечтала, чтобы после ее храброго ухода ее выставили на стендах в галерее, чтобы все ходили и причитали, какая бедная девочка и ее подруга, обесценив все, из-за чего она решила уйти». Однокурсник вторил: «Ты просто всегда ей завидовала. Она талантливая, а ты нет. И вот ты пытаешься хайпануть на ней в последний раз. Это все равно как Сальери, отравив Моцарта, стырил бы еще пару черновиков с его стола». А другой однокурсник: «Глашенька, девочка, прости за прямоту, но это буржуазная хрень. Так сентиментально к суициду относиться можно было во времена Карамзина, а теперь, ну хоть Мисиму почитай или хоть Акунина. Нельзя делать работу смысл которой типа ах, она умерла и мне очень жалко». И дальше в том же духе. И даже такое: «Прикольно было бы, если бы ты ее убила, чтобы нарисовать весь этот сентиментальный кринж. Вот это была бы художественная акция. А так – просто кринж».
Девушка за спиной Елисея расстегнула пару пуговиц на рубашке своего кавалера и запустила руку ему под одежду, как раз между бутылками Talisker и Glenfarclas.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Елисей набрал Аглаю:
– Малыш?
– Пап, ты это видел?
– Да уж. Ты там как?
– Я даже не знаю. Я офигела, пап. Что это?
Елисей задумался на секунду над формулировкой и сказал:
– Травля.
– Лол?! У меня погибла лучшая подруга, почему меня нужно буллить?
– Именно так травля и устроена. Травят, потому что могут. Ты в слабом положении. Ты такая же, как твои однокурсники, но с тобой случилось что-то настоящее, пусть даже настоящая беда. Тебя травят люди, все события в жизни которых виртуальные.
– Это офигеть!
Аглая говорила спокойно. Просто констатировала: «Это офигеть». Они поболтали еще немного. Елисей вышел на улицу, закурил. Аглая из вежливости спросила, как у него дела. Он рассказал в двух словах. Спросил, как она себя чувствует. Она сказала, что неплохо. Правда, нервен прибивает ее немножко, так что скоро она перестанет его пить, потому что мешает творчеству. Она говорила бесстрастно. Елисей вернулся в бар. Это ее спокойствие оставляло люфт, пространство в мозгу Елисея, куда совершенно против его воли медленно, но неуклонно просачивалась мысль – почему бы и нет? Почему бы не предположить, что Аглая убила свою лучшую подругу?
Человек с бородой и дулей подошел к стойке расплатиться и положил свои листочки совсем рядом с Елисеем. На верхнем листочке каллиграфическим почерком выведено было хокку:
Стоит открыть глаза —
И ты увидишь.
Но ты зажмурился.
Елисей отогнал эту мысль, нежно попрощался с дочерью и все-таки спросил себе виски на ход ноги. Он не успел еще допить пиво и дождаться виски, как от Аглаи пришло сообщение в ватсап: «А еще, пап, Рыжая Глаша написала, что шерсть под ногтями у Нары полностью совпадает с шерстью из моего свитера. Чет все с ума сошли, я лучше спать пойду. ЛОЛ я была в тот день в другом свитере». И Елисей подумал: «А кто тебя видел, малыш, в тот день в другом свитере? Кто, кроме Нары, тебя видел и может подтвердить, что ты была не в сером свитере Loro piana?»
Мужчина и женщина, которых Елисей видел в зеркальной полке, встали и пошли в туалет сквозь строй односолодовых виски. Вместе. И тяжелая кованая щеколда лязгнула за ними. Теперь Елисей остался один во всем баре, крутил в руках стакан с одинарной порцией «Талискера» на донышке и все отчетливее представлял себе, как это могло произойти. Нара сидела на окне и рисовала. Она любила сидеть на окне и рисовать. Аглая подошла к ней, да? И Нара продолжала сидеть на окне, не ожидала со стороны подруги никакой опасности. Они разговаривали, предположим, да? Аглая обиделась. Или уже подошла обиженная, чтобы выяснить отношения, но от выяснения отношений стало только хуже. Можно представить себе, что Аглая крикнула что-то оскорбленным тоном, развернулась и пошла прочь. С ним, с Елисеем, Аглая тысячу раз так делала, а он тянул к ней руки и говорил: «Малыш, постой. Малыш, давай поговорим спокойно». И теперь можно ведь представить себе, что Линара потянулась и схватила Аглаю за свитер? А Аглая развернулась резко и толкнула ее. И та выпала из окна. Елисей представил себе тот миг, когда дочь поняла, что совершила непоправимое. Линара еще здесь, на подоконнике, но уже потеряла равновесие, всплеснула руками. Аглая тянется к ней, но не достает. Причинение смерти по неосторожности. Кошмар какой! Но эту воображаемую картину Елисей уже не мог развидеть.
Лязгнула щеколда. Мужчина и женщина вышли из туалета. Мужчина был немного смущен, женщина сияла от счастья. Между бутылками Glen- morangie и Oban ее отражение прильнуло к его отражению и поцеловало в ухо. «А потом что? – подумал Елисей. – Испугалась? Прыгала по лестнице через две ступеньки, надеясь никого по дороге не встретить? И что – не встретила? Выбежала из института черным ходом? Помчалась домой? Сидела тряслась одна? Не могла собраться с силами и вернуться на место преступления, пока не приехал отец и не предложил отправиться туда вместе? А телефон? Как у нее оказался Линарин телефон? И что в нем? А блокнот? Почему ей было так важно отыскать ее блокнот? И что в блокноте?»
