– Однажды, – Бити взял бокал. – Когда я сказал Холли, что Кипу нужен брат, она отвела меня в спальню, выключила свет и всю ночь рассказывала о своих любовниках. С этим она занималась сексом там, с этим здесь. Одному нравилось раздевать ее, любоваться ее телом. Другому – брать ее прямо в одежде. Третьему – оставлять чулки и бюстгальтер. А четвертый был так мил, что она могла ласкать его часами, получая от этого не меньшее удовольствие, чем от секса. Холли лежала на кровати, и я видел, как она улыбается, смакуя интимные подробности. Запахи, вкусы, ощущения. А когда наступил рассвет, она разделась и сказала, что если я все еще хочу ребенка, то она готова посмотреть, как это у меня получится, – Бити вздохнул. – У меня не получилось. Вообще больше ни разу с ней не получилось.
Они замолчали. Официантка унесла пустые тарелки.
– Мы найдем твоего сына, – пообещала Хейзел Бити.
– А твой муж?
– Думаю, с ним все будет в порядке, – она заставила себя улыбнуться. – Он же гладиатор.
* * *
Сон. Тело слуги лежало на отведенной ему хозяином кровати, но дух его был все еще в стенах борделя. Фибл и Мириил целовали его. По паре губ на каждый сосок. По паре рук на каждую половину тела. Слуга поднял бокал с вином и вылил себе на грудь. Он видел это на одной из картин хозяина. Сегодня его фантазии воплощались в жизнь. И слуга улыбался.
«Бам! Бам! Бам! Бам!»
Ворвался в его мечты далекий звук. Блудницы утратили плотность. Превратились в тени. Растворились.
«Бам! Бам! Бам! Бам!»
Слуга открыл глаза. Поднялся с кровати и открыл дверь.
– Назиф Харра аль Самман? – спросил его Ханк.
– Что? – слуга сонно протер глаза, встретился с грязно-серым взглядом гостя и тут же проснулся. – Хозяин ушел.
– Ушел? – Ханк толкнул дверь и прошел в номер.
– В горы, – слуга спешно засунул руку в штаны пижамы, пряча остатки эрекции.
– А ты? – работник службы правопорядка раздернул шторы.
– А я остался, – сказал араб. Вспомнил мастерскую, вспомнил попытку самосожжения. – С ним что-то случилось? – испугался он.
– А должно?
– Не знаю, – ледяные руки страха отпустили сердце.
Ханк достал блокнот и сделал пометку.
– Твой хозяин ушел один?
– Да, – слуга нервно сглотнул. – Утром, на следующий день, как прилетел сюда.
– Значит, он провел ночь здесь?
– Да.
– Один? – Ханк отвернулся от окна.
Слуга замотал головой. Достал каталог местного борделя и показал фотографию Финлея. Карандаш оставил еще одну запись в блокноте.
– Могу я узнать, что случилось? – осторожно спросил слуга.
– Пропал ребенок. Кип Меган. И муж женщины, с которой встречался твой хозяин. Хейзел.
– Хейзел? – слуга нахмурился. – Она странная.
– Странная?
– Отчаявшаяся, – слуга вздрогнул, увидев, как Ханк оставляет в блокноте еще одну запись.
– Сообщи мне, если твой хозяин вернется, – сказал работник службы правопорядка перед тем как уйти.
Хейзел и Бити ждали его в ресторане под открытым небом. Крыша высотного здания открыла вид на разросшийся отель-город и уходящую за горизонт бесконечную зелень планеты.
– Скажите, что вы нашли сына, – произнес с болью в голосе Бити.
Ханк не ответил. Сел за стол и заказал у официантки стакан воды. Хейзел отыскала под столом руку Бити и сжала его пальцы в своей ладони.
– Мы организуем поиски, – сказал Ханк, глядя в глаза Бити.
– Поиски?
– В последний раз вашего сына видели у рек, – Ханк достал блокнот, покрутил в руках, но открывать так и не стал. – Мы знаем, что он ушел вниз по течению. Мои коллеги уже собирают группу.
– Господи! – прошептал Бити, до боли сжимая под столом руку Хейзел.
– Если ваш сын жив, то мы найдем его, – заверил Ханк.
– Мы можем присоединиться к вам? – спросила Хейзел.
– Что касается вашего мужа…
– Я говорю о ребенке, – Хейзел посмотрела на Бити. – Думаю, отец имеет право участвовать в поисках своего сына, – она смерила Ханка прямым взглядом. – Ведь так?
Он долго молчал, о чем-то рассуждая, затем пожал плечами и, еле заметно кивнув, взял со стола недопитый стакан воды.
Глава третья
Бежать. Но почему? Потому что бегут другие. Братья. Сестры. Бегут, подчиняясь далекому голосу, зову. Ты облизываешь губы. Чувствуешь кровь напавшего на тебя человека. Почему вы оставили одну из вас этим монстрам? Не блондинку, которая погибла на твоих глазах, а другую: чернокожую, ту, что оставалась в камере, когда вы спасались бегством. И почему ты не слышишь ее мыслей? Скажи мне, Стефан! Но ответов нет.
Ты просто бежишь. Мимо рядов камер с телами, похожими на твое тело или тело твоих сестер. Бездушные. Бессловесные. С отсутствием воспоминаний. Твоих воспоминаний. Ты останавливаешься и смотришь на тело обнаженного мужчины, плавающее в лилово-розовой жидкости. Вот, значит, куда уходили воспоминания, которые снова и снова высасывали из тебя, пока ты был в камере. Они разрывали тебя на части. Они использовали тебя!
Боль обжигает левую руку. Еще один удар. Трещины расползаются по стеклу. Вода вытекает из камеры. Всего лишь тело. Оно открывает глаза. Задыхается. Всего лишь смерть. Можно убить их всех, но даже это не сможет подойти близко к цене, которую ты заплатил за смерть одной из твоих сестер. Ты убил ее. Нет. Ты не убивал ее. Ее убили те, кто не объяснил тебе, что твои действия убьют ее. Они забрали жизнь. Эту долгую бесценную жизнь. И дети. Ваши дети. Ты слышишь их жалобный плач. Чувствуешь их боль и отчаяние. Они нуждаются в тебе. Они нуждаются в твоих братьях и сестрах. И вы бежите не потому, что вас напугали напавшие монстры. Вы бежите, потому что вас заставляет бежать страх за своих детей. Вы нужны им. Они нужны вам. А все остальное… подождет. Расплата придет. Обрушится гигантской волной, сметая все на своем пути. И все эти тела вокруг. Они не обретут жизнь без вас. Никто больше не заставит вас растрачивать себя, не заберет у вас воспоминания. И даже сестра. Сестра, которую вы оставили в камере.
Настанет день, и вы вернетесь за ней. Освободите и отведете к ее детям. Может быть, вы даже приведете ее детей с собой. И они станут первым, что она увидит, покинув ненавистный мир, в котором вас принуждали находиться так долго.
Еще один звон. Твои братья и сестры крушат камеры. Не все. На это потребуется много сил. Лишь дань ненависти. Дань ожиданию, которое продолжалось так долго. «Прости нас!» – слышишь ты свой собственной голос, направленный оставленной сестре. «Мы вернемся за тобой». И голоса сливаются в один. И ты дополняешь своим голосом этот хор боли, отчаяния и бесконечного ожидания. И вы свободны. И ни одна сила не сможет заставить вас вернуться. Лучше смерть и забвение, чем этот бесконечный обмен данными. Господи! В кого они превратили вас?! Никаких воспоминаний. Лишь то, что вам позволено было знать.
Вы собираетесь между искореженных камер. Прошлого ни у кого нет. Его забрали у вас. Но настоящее… Настоящее вы уже никому не отдадите. Никто не заберет у вас эти знания. Никто не заберет у вас ваших детей. Никто не заберет у вас вашу ненависть.
* * *
Голограмма блондинки улыбается, ожидая вопросов.
– Что здесь произошло? – спрашивает Зоя, разглядывая разбитые камеры. Голограмма вздрагивает, растворяется, уступая место Стефану и его братьям и сестрам. – Зачем они сделали это?
– Информация отсутствует.
– И почему я не удивлен?! – Солидо зажимает обрубки откусанных Стефаном пальцев рубашкой, которую отдал ему Мидлей.
– Почему они освободились? – спрашивает Зоя.
Изображение голограммы меняется. Теперь оно показывает то, что они уже видели. Двойник Солидо лежит на столе. Провода, подключенные к голове, закачивают в его сознание информацию. Электрические разряды скручивают тело. Удар тока – крик. Удар тока – крик. Солидо смотрит на своего двойника. Еще один крик. Солидо срывает с двойника подходящие к нему провода. Они спутываются, переплетаются. Голограмма скользит по их поверхности. Мимо Солидо, сквозь стены, в помещение, где он лишился двух пальцев. Теперь Стефан. Перегрузка. Обратная тяга. Разряды тока пробуждают его от векового сна. Звериная ярость придает сил. Он выбирается из камеры. Освобождает других.
– Кто они? – спрашивает Зоя.
– Люди, – говорит голограмма.
– Почему он убил блондинку?
– Он не знал, что она умрет. Он не должен был сам жить. У него нет ни навыков, ни знаний. Он служит для обмена информацией.
– Но выглядит он весьма живым, – задумчиво говорит Солидо.
– Они ведь общаются между собой? – спрашивает Мидлей.
– Да, – говорит голограмма.
Изображение снова возвращается к двойникам. Разделяется. Одна часть показывает наполненный туристами город-отель, другая металлические столы, на которых создаются служащие отеля. Меняются годы. Десятилетия.
