Братишко, который находится тут же, в рубке, стремительно вскидывает к глазам бинокль – и с каким-то особым, охотничьим азартом командует:
– В центральном! Срочно на мостик – винтовку и патроны!
Иванов в недоумении:
– А тревогу? Тревогу объявлять?
– Не стоит, – смеётся командир. – Я думаю, сами справимся.
Пока приносят винтовку, объясняет:
– Это морская черепаха. Берег близко – вот они и нежатся в тёплой водичке…
Знойную тишину нарушает одиночный выстрел. И через несколько минут петля бросательного конца, метко брошенная Ивановым, охватывает огромный панцирь морского животного. Свободные от вахты матросы, высыпавшие на палубу на звук выстрела, помогают втащить черепаху на борт, после чего все вместе неловко пытаются её разделать. Наконец панцирь вскрыт, и Демьяну Капиносу доверяют ответственное задание – сварить черепаший суп. Это ему удаётся на славу: подтверждение тому – явное удовольствие на лицах обедающей команды.
– Нет, всё же в тропиках жить можно! – констатирует Михаил Богачёв. – А то я в этой духоте совсем аппетит потерял.
– Ты, рыцарь бачка и чумички, аппетит потерял?! – изумляется маленький Александр Капелькин, товарищ Михаила по группе мотористов. – Братцы, он по три котлеты в ужин глотает!
– Так то в ужин, – оправдывается Богачёв, – когда жара спадает…
Несколько дней спустя
Всё так же сверкает океанская гладь, и ещё жарче пылает солнечный круг.
Николай Фадеев под наблюдением командира штурманской БЧ-1 Константина Тихонова опускает в море термометр и докладывает:
– Температура забортной воды – плюс 28 по Цельсию.
Получив данные, капитан-лейтенант Братишко нахмурился:
– Совсем плохо! Мало того, что людям тяжело, – техника может не выдержать. В отсеках – до 50 градусов, заряжать аккумуляторные батареи даже опасно: газовыделение такое, что того и гляди, на собственном водороде взорвёмся.
– Возле дизелей ещё больше – градусов на пять, – с тревогой добавляет Донат Негашев. – Масло сквозь прокладки компрессоров и накатников пушек брызжет чуть не фонтанами!
– Снарядный погреб вообще под угрозой взрыва. По инструкции надо бы его затопить, – говорит командир минно-артиллерийской БЧ лейтенант Сергеев.
– А что в итоге, Василий Константинович? – спрашивает Братишко. – Останемся безоружными?
– Инструкция… – разводит руками Сергеев.
– От нас на Родине не инструкцию ждут, а корабль. Боеспособный корабль! – твёрдо заключает Братишко, давая понять, что сетовать на обстоятельства бессмысленно. – Людей надо поддержать – вот что главное. Кока ко мне!
На мостик выскакивает Демьян Капинос.
– Слушаю, товарищ капитан-лейтенант!
– Как со льдом?
– Холодильник работает на полную мощность.
Половину льда придётся отдать на охлаждение погреба боезапаса…
– Есть!
– … а вторую половину выдавать личному составу порциями. В первую очередь – вахтенным дизелистам и мотористам.
– Есть выдавать порциями!
– И компот…
– Да они, товарищ капитан-лейтенант, кроме компота, вообще от еды отказываются!
– Ну так и удвойте норму компота!
– Пресной воды может не хватить, Дмитрий Кондратьевич, – замечает Негашев.
– Прикажите запустить дистиллятор – будем забортную опреснять. Вода нужна и электрикам, и акустикам, и радистам…
– Есть ещё просьба… Разрешите ночью мотористам спать на верхней палубе, у пушки. Пусть хоть ночью подышат свежим воздухом.
– Лады! Только поаккуратней, а то будем кричать «человек за бортом!» – всю Америку разбудим…
У дистиллятора колдуют Чаговец и Стребыкин. Аппарат выдаёт воду каплями, зато с самих моряков пот стекает ручьями.
– Не жар-птица, а жар-машина какая-то! – ворчит Стребыкин. Виктор Нищенко, несущий вахту по соседству, у главных электромоторов, кричит им в трюм:
– Эй, самогонщики! Кончайте жару поддавать – заживо, что ли, сварить хотите?
– Любишь пить – умей вертеться! – отшучивается Чаговец.
Внезапно сверху раздаётся голос Виктора Бурлаченко:
– Братцы, дождь! Айда наверх купаться!
Сам он хватает в отсеке мыло, полотенце и выскакивает на верхнюю палубу. Следом – еще несколько краснофлотцев. Наверху и вправду льёт освежающий дождик. Тучка, впрочем, небольшая, но и она дарит это неожиданное счастье. Братишко с усмешкой наблюдает, как ликующе танцуют моряки под дождевыми струями. Но дождь заканчивается неожиданно, как и начался. Моряки с сожалением прекращают пляску, только великан Бурлаченко, весь в мыле, растерянно стоит посреди палубы белоснежной скульптурой.
– Полейте хоть чем-нибудь! – вопит он.
– А ты подожди – может, новый дождик Бог пошлёт, – советует Александр Капелькин.
– Внимание, радиограмма! – сообщает из центрального поста политрук Шаповалов. – Всем свободным от вахты собраться во втором отсеке!
Дождавшись, пока отсек наполнится слушателями, Шаповалов торжественно читает:
– «В последний час!.. На днях наши войска, расположенные на подступах Сталинграда, перешли в наступление против немецко-фашистских войск… Прорвав оборонительную линию противника протяжением 30 километров на северо-западе (в районе Серафимович), а на юге от Сталинграда – протяжением 20 километров, наши войска за три дня напряжённых боёв… продвинулись на 60–70 километров. Нашими войсками заняты город Калач…, станция Кривомузгинская (Советск), станция и город Абганерово. Таким образом, обе железные дороги, снабжающие войска противника, расположенные восточнее Дона, оказались прерванными. В ходе наступления… полностью разгромлены шесть пехотных и одна танковая дивизии противника… Захвачено за три дня боёв 13.000 пленных и 360 орудий… много пулемётов, миномётов, винтовок, автомашин, большое количество складов с боеприпасами, вооружением и продовольствием… Противник оставил на поле боя более 14.000 трупов солдат и офицеров…»
Громоподобное «ура!» сотрясает отсек, лодку и вырывается на океанский простор. От корабля шарахаются откуда-то прилетевшие чайки.
Братишко, заметив это, широко улыбается:
– Чайки… Стало быть, земля недалеко.
Горизонт с востока, кажется, окутан розовым ватным покрывалом – это пелена облаков, чуть подсвеченная ранним, ещё невидимым солнцем. На верхней палубе С-54, примостившись вокруг пушки, спят моряки. Кто – раскинувшись во всю богатырскую мощь, как Сергей Колуканов, кто – уткнувшись друг в друга, как неразлучные Анатолий Стребыкин и Сергей Чаговец, кто – свернувшись клубком, как Александр Капелькин или Николай Фадеев. Легкий океанский бриз колышет флаг на мачте и заставляет спящих время от времени поёживаться, поглубже втягивать головы в брезентовые робы.
С запада небо ещё тёмное, сон поутру особенно крепок, и, кажется, будто безмолвное пространство над кораблём начинают заполнять лица. Много лиц, преимущественно женских. Они плывут в полумраке, тают, снова прорисовываются ясно различимыми чертами, и вот уже сквозь шелест морской волны поочередно звучат голоса…
«Серёженька! Жигалов! Позовите Жигалова… Серёженька, это я, твоя мама Анна Денисовна. Ты слышишь меня? Как ты там, здоров? Не пей холодного – у тебя же горло слабое…»
«Васыльку! Глушенко! Я – твоя Тамилка-полтавка. Як мени бэз тэбэ скрутно! Скориш бы побачитысь, любый мий!..»
«А где Казимир Вашкевич? Скажите – его сестра ждёт… Братик, ты за меня не волнуйся – я сейчас в эвакуации, в городе Тайга Кемеровской области. Живу хорошо – в общежитии паровозного депо. В комнате нас шестеро…»
«Коленька! Семенчинский! Это я, жена твоя Клава! Ты не смотри, что похудела – просто устала. Коленька, сынок наш, растёт быстро ты его, наверное, сразу и не узнаешь. С тех пор, как немцев от Москвы отогнали, в Загорске у нас лечится много раненых – вот и я в госпитале работаю. Лишь бы ты был жив и здоров, мой родной…»
«А командир, командир ваш где? Его отец спрашивает, Кондрат Павлович… Митя, сынок! Давненько не получаем твоих писем, мать волнуется… Ты уж там побереги себя… Знаю, что главное – экипаж, но ты-то у нас один…»
Всё светлее небо, всё расплывчатее и дальше уходят лица. И вот звучит сигнал подъёма, а на востоке солнце, словно поднатужившись, уже подняло и растопило слой облаков, прочертив приземистый, щетинящийся пальмами берег и неширокий створ канала. Панама!
Перед входом в канал, ожидая буксира, сгрудились все наши подлодки. С корабля на корабль летят семафорные приветствия, поздравления с завершением половины пути.
В шестом отсеке «штурман по карте» Александр Морозов расставляет новые флажки.
– Девять тысяч двести три мили позади. Как сказал поэт, ещё напор – и враг бежит!
– Какой поэт? – любопытствует Виктор Нищенко.
– Тебе, одесситу, Пушкина не знать?! Стыдно, товарищ!
– Погоди, война закончится – я всех их наизусть выучу: и Пушкина, и Лермонтова, и Гёте твоего с Марксом-Энгельсом…
