В нормализации социум по-настоящему силён и победоносен на крутых поворотах истории, когда не до личностных и групповых разногласий. Не мелочные индивидуальные ссоры, а крушение Российской империи, Гражданская и Отечественная войны, образование СССР, его роспуск, построение нынешней федерации, революции, коллективизация и индустриализация меняли государственное устройство, экономику, идеалы, характер и образ жизни, настроения и вкусы населения, не в последнюю очередь – принципы коммуникации и самый язык.
Реальность утраты родства, территориально-совместного проживания, духовного склада, истории, культуры, родного (и общего) языка в многонациональной стране пробуждает в государственном организме чувство монолитной самоидентификации (все и всё – на победу над врагом!) и победоносность действий.
В послереволюционные «гремящие двадцатые» вся страна стремилась к новому, но уже тогда с торжеством ликбеза и заветами молодёжи «Грызть гранит науки» (Л. Троцкий), «Учиться, учиться и учиться» (В. Ленин) был взят курс на дисциплинирующее освоение традиции, несущей знания и порядок. На первом съезде писателей М. Горький призывал «писать по-русски, а не по-балахонски», осудив даже такие «вольности», как пара минут (кроме пары мужа с женой, бывает только пара сапог и пара чая), целый ряд (если не целый, то это уже не ряд) и т. п.
Настроения тридцатых были усилены в годы войны патриотическим креном к дореволюционному наследию, тягой к традиционализму, вплоть до возрождения церковных славянизмов: святая Русь, братья и се́стры, отечество, отчизна, отчий, долг, воин, воинская доблесть, слава, сеча, противоборствовать, сокрушить, дабы, ибо, сиречь.
Лишь в послевоенное время писатели, а за ними языковеды поставили этой эпидемии диагноз канцелярита, и публика вновь обрела вкус к свободе новаторства. Однако споры потешно замыкались на мелочах, вроде нужны ли сейчас, теперь, ныне, нынче, если есть нейтральное в настоящее время. Участника газетной дискуссии 1960-х годов возмутила фраза «Сегодня вся наша страна – это одна величественная стройка». Разве вчера и завтра не так? По мнению другого, недопустимы выражения в духе разболтанной буржуазной прессы: Москва заявила, Вашингтон молчит, вместо внятных: МИД, ТАСС заявили, Госдеп США молчит. В негодование привёл бы их ныне вполне нормальный заголовок репортажа о чемпионате: «Наши из Европы привезли два золота, два серебра и одну бронзу!»
Несмотря на осторожное оживление закостеневшего словоупотребления, демократическая вольность воцарилась лишь к началу нынешнего века. Нам, народу крайностей, трудно соблюдать разумное равновесие, и ситуация вызывает опасения по поводу утраты правильности. Говорят о безвозвратной порче литературно образованного языка.
При этом нельзя провести параллель с либеральным попустительством 20-х годов прошлого века, которое питалось просторечными и диалектными навыками «новой советской интеллигенции» (определение С.И. Ожегова) и было остановлено пуристическими настроениями. Нынешнее новаторство зиждется на иных основах – на жаргонах и американских образцах. Оно находит одобрение людей, отнюдь не малограмотных по несчастью, и отнюдь не тормозится обращением к традиции. Здесь кроется несомненная опасность для объединительной роли языка. Именно правильный язык, и только он, определяет даже внешне этическое и гражданское единство, делает людей своими, отличая от чужих, говорящих не по-нашенски.
Сегодня глобальный технический прогресс, ядерная энергетика, освоение космоса, множительная техника, мобильная телефония, компьютеризация, Интернет обостряют потребность в чёткой и жёсткой нормализации языка. К сожалению, компьютерно-сетевое общение, вся сфера массмедиа и, в первую очередь, агрессивная реклама отказываются от правильности, подчиняясь коммуникативно целесообразной экспрессии и популистским запросам. В текстах всех типов содержания своевольно и необдуманно смешиваются книжность и некнижность в своей самой низкой, просторечной части. Самый беспорядок и неустроенность в обществе размораживают строгость литературно образованного языка.
Ментальность, взгляды на жизнь нового поколения отражаются в самоуправной много– и разноголосице. Опасно этому безоговорочно радоваться, потому что без надлежащей оглядки на непоколебимые образцы правильно образованного языка легко утрачиваются понятия высокого и низкого, своеобразие учёной книжности и повседневного быта, строгость общения официоза и однозначность науки, художественная образность. Борьба за однозначную устойчивую норму стала казаться бесперспективной суетой, имеющей значение разве что для чисто учебных ситуаций.
Коварство вольнолюбиво-освободительных устремлений покушается на твёрдый канон конкретных слов, форм и других единиц выражения. Однако только он способен удержать язык от рыхлости и развала, блюсти историческую преемственность взаимопонимания, без чего язык перестанет быть базой государственного единства, национально-языкового сплочения. Уже слышны жалобы старших носителей образованного языка, перестающих понимать младших.
В побеждающей демократии, отторгающей авторитарное установление и внедрение одномерности, трудно находить равнодействующую разных воль и мнений. Преодоление разнобоя в возведении языковых единиц в ранг образцов правильности сопрягается с требованием поступиться собственными навыками ради общего, едино понимаемого блага. Увы, во имя этого теперь неприемлемы ни «ласковое принуждение» древних русских книжников, ни тем более «добровольно-принудительная практика» советских лет. Поэтому новые принципы нормализации пока неведомы, и своеобразной реакцией на растерянность и сумятицу стали даже сомнения в самой идее нормализации.
Усталость от стремительного бега жизни, ускоряемого прогрессом, нацеливает на лаконизм при передаче растущей массы информации. Отлитые языковые формы предстают при этом даже помехой и для краткой и по делу её передачи, и для восприятия. Нынешнему обществу интереснее процесс познания так таковой, его сходство и различие у разных народов, нежели родные традиции общения. Лингвокогнитивизм, – культурология, – страноведение подавляют старое доброе языкознание с его вниманием к собственно языку, его звукам, грамматическим формам, происхождению и развитию значений слов. В нынешней социальной сосредоточенности людей на познавательной стороне общения любознательность переносится с содержания текстов на их этнические, культурные, поведенческие различия.
Можно полагать, что свою роль играет и сближение книжной и гораздо менее строгой по стилю и требовательности к форме некнижной разновидностей языка. Ведь собственно вербальную логику текста в ней успешно компенсируют невербальные составляющие. Ближайшей иллюстрацией может служить распространение деепричастий при безличных предложениях, сделавшихся посмешищем с лёгкой руки А.П. Чехова. Он посмеялся над привычной в живом звучащем разговоре фразой: «Проезжая мимо станции, у меня слетела шляпа».
Между прочим, сегодняшний интерес к дискурсу может объясняться именно тем, что звучащий текст контактного общения плохо организован, не отредактирован. Звучащая речь подаётся на письме без соответствующей обработки, авторы текстов не учитывают, что воспринимать текст на слух и читать текст – не одно и то же. Письменный текст нуждается в компенсации невербальных средств при изложении информации. Отсутствие необходимой обработки письменного текста особенно явно обнаруживается в сетевом общении. Это обстоятельство дополнительно унавоживает почву, на которой пышно расцветает, хотя откровенно и не афишируется, безразличие к собственно языковой материи.
М. Леонидов, ведущий прекрасной передачи «Эти забавные животные» (ОРТ. 1998. 15 окт.), на слова собеседника: «Не люблю твОрог или …как надо? ТворОг», – решительно заявил: «Как хотите, у нас передача не про русский язык». В конце передачи он эту мысль подытожил: «Важно, что мы, Саша, до конца добрАлись. Или добралИсь – это не имеет значения». Заметим, что в последнем случае правильными признаются оба варианта, но сейчас нам важны мнение и поведение говорящих.
В другой телепередаче участник затруднился: «Кто с де́ньгами… гм… или как правильно – с деньга́ми?» Интервьюер успокоил его тем же способом: «Да всё равно. У нас же не урок русского языка». Прощаясь, он сам вернулся к теме: «Ну вот, решение мы при́няли. Или, если хотите, приня́ли… Счастье не в деньга́х или, как говорят артисты, в де́ньгах. В де́ньгах, деньга́х, это всё равно» (Передача об олигархах. Радио Москвы. 1998. 13 дек.).
