деревянные мечи режут воздух, придуманные герои готовятся к настоящим победам. Шаг за шагом, как
зерна толкают землю, дети тянутся вверх, к молодому солнцу. Что им делать – край света так близко, дорог
так много. А дом – он на то и дом, чтобы ждать.
И однажды рассвет не найдет мальчишку в уютной постели в детской, а солнечный зайчик
недосчитается лучшего из коней на конюшне. Один за другим разбредутся своими путями Альеноры,
Роланды, Маргариты и Франсуа. Дом затихнет, чуть запылится. Затянется мхом веранда, врастут в землю
кривые ножки скамеек, оскудеют запасы в бездонном погребе. Будет тишь и покой в милом доме на краю
света. В доме, который я успела придумать за минуту до смерти. Я боялась идти за край и поэтому я
придумала мир и дала ему жизнь.
Вот я буду сидеть в мягком кресле в библиотеке. Слушать, как ливень стучит в жестяную крышу и
протекает сквозь щели. Пить кофе. Листать страницы любимых книг – желтоватые, хрупкие, с грустным
запахом старой бумаги и округлыми тяжкими буквами. Буду ждать. В дом всегда возвращаются. И прежние
дети станут стучаться в двери – королевы и победители, могучие колдуны, просветленные книжники,
искусные мастера и горделивые юные матери. Мир наполнится плотью и кровью, мир раскинется от края
света – вперед. Однажды я услышу имя дальней горы – и не вспомню его потому, что не знала раньше.
Время будет катиться горстью камешков с горной осыпи, время будет ползти, словно тень от часов,
время будет шуршать листвой и швыряться горстями снега. В шерстяных одеялах и тканых пледах я буду
прятать тепло долгими зимами, спать в покое, пить чай и тушить все огни в одиночестве, гладить кошку,
вязать чулок, говорить о несбывшемся с зеркалом. А весной в дом заявятся мальчик и девочка в тщетных
поисках Птицы Правды. Я придумаю птицу и стану феей. А дом превратится в Замок на Краю Земли.
Будут троны и залы, портьеры, ковры, сокровищница с драконом, арфа, флейта и тайные книги. Будут
стражи в закрытых шлемах, будут долгие лабиринты и ряды темно-синих витражных окон, будут двери в
ничто – откроешь, а там край света. Не каждый выйдет с победой из таинственных стен, но всякий спасется
живым – уж об этом я позабочусь. И по миру пойдут легенды о дивном замке и великой волшебнице – его
хозяйке.
Никому не открою ни имени, ни лица. Стану делать подарки тем, кому захочу, расплетать и сплетать
истории, слушать песни, утешать побежденных и чествовать победителей. Песня скрипки у очага, вязь
стихов в тронном зале, звон мечей на мосту – только лучший пройдет сквозь стражей. И однажды
примчится рыцарь на белом коне. Настоящий, могучий и гордый, добрый, как может быть добр только
сильный мужчина… Он приедет за головой старой ведьмы из Замка Края. Я сумею обвести его вокруг
пальца – это мой дом и моя сказка. Но за рыцарем вслед соберутся другие.
Совы и ястребы станут носить мне вести – что говорят о твердыне Госпожи Чернокнижницы и как ее
называют. Или не называют – вскоре имен колдуньи станут пугаться дети. Тени моих деяний закроют небо,
замок затянет мгла. Сырость, мрак, ледяные ступени, вой и хохот из темноты, крепость прочных решеток,
тяжесть смертных оков – вот что встретит немногих смелых. Пусть их. Не один грандиозный поход
завершится спасительным бегством. Но последний мой гость упадет на колени перед черным хрустальным
троном. Он пришел, чтоб служить королеве тьмы, стать ее мечом и кастетом. Он уйдет очень быстро – через
окно. И тогда я замкну ворота.
Но бывало ли, чтобы зло безнаказанно процветало на глазах у больших и сильных? Семь седых
королей заключат свой союз, семь волшебников встанут радугой – и начнется Великий поход на Край Мира.
На пути у измученных войск встанут горы, зачавкают топи, опустеют леса и взовьются травой пустыни.
Будут тучи мошки и несметные стаи медноклювых свирепых птиц, низкорослые крепости с неживыми
бойцами и высокие башни отвратительных колдунов. Все, что помнила и хранила, я обрушу на войско,
чтобы ярость их стала искренней и вражда напиталась кровью. И тогда я приму бой на краю света, на самой
кромке, чтобы копья отважных рыцарей столкнули меня в ничто. Они будут неколебимы, эти гордые
паладины, они ударят и выбьют из края свободу. Для всех. Даром. Мир порвет пуповину и сделает первый
вдох. Вместо кромки прорежется горизонт. И следов края света не останется на земле.
А я… За минуту до смерти я придумаю море. Чаек, рыбу, пену на гребнях волн. И кораблик под
облаками…
Случайная сказка
Бюрхард Швальб, городской портретист, человек заурядный и кроткий, в то утро страдал мигренью.
Духота мастерской делала приступ невыносимым. Художник распахнул настежь окна мансарды – вдруг
майский воздух развеет боль – и лег, накрыв голову мокрым платком. Вскоре начался дождь. Бюрхард
слушал, как стучит и шумит вода, стекая с крыши по узким желобам. Чтобы отвлечься, он считал оттенки
зеленого – холод веток сирени, сочный глянец тополиной листвы, буроватую влажную кожу жабы… Стало
легче, сон уже полнил веки. Вдруг незнакомый, острый и свежий запах отогнал дрему. Когда Бюрхард
открыл глаза, то увидел возле кровати неподвижный шар белого пламени. Художник замер, боясь
вздохнуть. Текли минуты. Порыв ветра сбросил банку с кистями на пол. Звонко разбилось стекло. Шар
распух, как мыльный пузырь, заполнил собой мансарду и взорвался с ужасным грохотом. Стало темно.
Из пожара бесчувственного Бюрхарда вынесла на плечах толстуха Гертруда – магистрат потом
наградил отважную медалью из чистого олова. Дом сгорел дотла вместе с кондитерской лавкой,
адвокатской конторой и прито… простите, питомником юных цветочниц. Кабы не двое буршей, которые
проследили путь молнии, художнику пришлось бы плохо. Впрочем, и так он остался один на один с
городской благотворительностью. Три недели мастер Швальб провалялся в бесплатном госпитале. Тут бы
ему и сдохнуть, как жил – тишком…
Сестра отыскала художника и забрала к себе в халупу. Она была старая дева, злобная и упрямая. Она
мазала струпья вонючей мазью на нутряном сале вепря, выносила братца на солнце, кормила с ложки
целебным бульоном из семи сортов мяса. И таки показала смерти костлявый кукиш. Бюрхард заговорил,
прозрел, даже ресницы отросли заново.
Все имущество портретиста сгорело. Нужен был уголь к зиме, теплая ротонда сестре – она кашляла
вечерами, кой-какая одежка ему самому. И мольберт, краски, кисти и мастихины – какой он к черту
художник с пустыми руками. Оставался один выход... Бюрхарду было стыдно до слез, но субботним днем
он вышел на площадь с пачкой серых листов и угольной палочкой.
Добропорядочные мещане, одетые в лучшие платья, чинно прогуливались по кругу. Покупали
лимонную воду, орешки, печеные яблоки. Засматривались на бродячих жонглеров, коробейников, уличных
рисовальщиков. Бюрхард, не подымая глаз, встал рядом с другими мазилками. Пьяница Штремке и тощий
Гюрст косились на него, шептались и пересмеивались. И перебивали клиентов – как только почтенный
бюргер или важная горожанка подходили к их пятачку, Гюрст тут же подставлял табуретку под увесистые
зады, а Штремке кропал портрет, приправляя прибауткой работу.
Бюрхард жался в тени, слезы слабости подступали к глазам. Солнце уже миновало ратушу, когда
первый клиент выбрал его. Необычное, крупно слепленное лицо, раздвоенный подбородок, тень шрама у
тонкой губы, маслянистый зрачок, а второй глаз стеклянный, мертвый. Одежда богатая, кружевной
воротник, винный бархат, туфли с пряжками, цепочки, цепи, кандалы… Бюрхард очнулся – невыносимо
ломило затылок, во рту пересохло, а с листа на него смотрел бритый каторжник в оковах, с запекшейся
раной на месте глаза. Клиент мельком глянул через плечо художнику и изменился в лице.
Бюрхард вернулся домой с распухшей физиономией. Клочки портрета разметал ветер, уличные
мазилки смеялись над горе-мастером. От огорчения случилась простуда. Базарным утром сестра вышла на
рынок за яблочным медом, а вернулась с новостью – Ловкого Пруху поймали, говорят, выдала девка в
борделе. До заката король воров будет привязан к столбу на посмешище горожанам, а наутро – в клетке
выслан в столицу, на скорый суд. Бюрхард вздохнул – что ему до поимки очередного разбойника. Оказалось
наоборот. Пополудни явился шлепень из магистрата с конвертом. В письме предлагалось ему, Бюрхарду
Швальбу, исполнить точный портрет злодея Отвальда Бритке по прозванию Ловкий Пруха за
